Евгений Максимович Примаков: судьба и эпоха.
ЕВГЕНИЙ МАКСИМОВИЧ ПРИМАКОВ: СУДЬБА И ЭПОХА
Каждый человек живет в определенном историческом времени, а потому в любой биографии неизбежно отражается современная ей эпоха. В этом смысле конкретная судьба является как бы осколочком зеркала – она отражает тот мир, в котором существует на протяжении отпущенного ей срока. Такой мир может сводиться к пространству частной жизни, преломляться в нем в каких-то событиях, касающихся только этой отдельной личности, но вместе с тем вписанных в эпоху и эпохой определяемых. Но подобные осколочки бывают и довольно крупными, а то даже и вовсе не осколочками, а цельными панорамными зеркалами, отражающими свое время во всей его полноте. Все зависит от масштаба личности, от ее значимости. Жизнь Евгения Максимовича Примакова стала таким панорамным зеркалом, в котором во всех деталях и со всеми особенностями видны амбициозная по своему геополитическому замаху советская история и ее бурное постсоветское продолжение. По ней – как по учебнику – можно изучать общую картину международных отношений и эпохи глобального противостояния двух сверхдержав, и времени превращения мира в конце XX века в однополярный, и все более зримого утверждения новой многополярной реальности в текущий момент.
Казалось, ничто не предвещало родившемуся в 1929 г. в Киеве и выросшему в Тбилиси выпускнику обычной советской средней школы какой-то особой карьеры. И как это тогда часто случалось, мощный и, наверное, определяющий импульс для дальнейшей судьбы молодого Евгения дало высшее образование – да к тому же в элитном Московском институте востоковедения, где готовили кадры для отстаивания и обеспечения интересов страны на бескрайних азиатских и африканских просторах, за которые в те годы разворачивалась жесткая конкуренция между СССР и США. Став арабистом, Евгений на этом не остановился, а решил дополнить свою языковую подготовку знаниями в области предельно конкретных экономических наук – он закончил по этому профилю аспирантуру в Московском университете.
А дальше пошел отсчет ступенек успешной и без промедлений, без торможений на долгие годы карьерной лестницы. Осенью 1956 г., после окончания аспирантуры молодой специалист со знанием арабского и английского языков и к тому же готовящий диссертацию о современной экономике арабских стран оказался востребованным на ответственной в идеологическом отношении работе – он был принят в арабскую редакцию Главного управления радиовещания на зарубежные страны (Иновещания) Гостелерадио СССР. В 1959 г. Е.М. Примаков отправился в свою первую журналистскую загранкомандировку – в качестве корреспондента Иновещания он входил в делегацию, сопровождавшую Н.С. Хрущева во время его визита в Албанию. В ходе этой поездки с Евгением Максимовичем произошла история, едва не обернувшаяся для него крупными неприятностями и ставшая хорошим уроком на всю последующую жизнь. Желая проявить свое профессиональное рвение, он решил не дожидаться, пока референты Хрущева подготовят утвержденную для распространения версию главного в ходе того визита публичного выступления советского лидера на митинге в Тиране. Е.М. Примаков взял у референтов еще сырой текст, сам поправил его и передал в Москву. Лишь по счастливой случайности это не вскрылось, но Евгений Максимович сделал соответствующие выводы из произошедшего. Спустя годы, когда он занимал важные посты на советском академическом олимпе и был вхож в высокие инстанции, осторожность стала одним из проявлений его фирменного стиля руководства крупными коллективами непростых по складу и амбициям специалистов. Впрочем, эта осторожность не только не мешала, но и дополняла, а также укрепляла другое его известное качество – принципиальность, готовность отстаивать интересы дела и не сдавать никого: ни тех, кто выше, ни тех, кто ниже.
За шесть лет работы в редакции Е.М. Примаков вырос с должности корреспондента до главного редактора вещания на арабские страны, одновременно успев завершить подготовку диссертации «Экспорт капитала в некоторые арабские страны – средство обеспечения монопольно высоких прибылей», защитить ее и стать кандидатом экономических наук. К тому времени он уже набрался опыта, был профессиональным журналистом-международником, обладавшим к тому же квалификацией научной работы по одной из актуальных ближневосточных проблем. Поэтому Евгений Максимович стал представлять собой ценного специалиста, способного приносить пользу и на более ответственных участках работы. В его конкретном случае это означало переквалификацию из журналиста «говорящего» или обеспечивающего работу «говорящих» в журналиста «пишущего» или даже в международника, занимающегося научной работой. И Е.М. Примаков последовал обоими путями – правда, последовательно. В начале 1960‑х гг. Н.Н. Иноземцев, бывший на тот момент заместителем главного редактора «Правды», предложил Евгению Максимовичу место обозревателя отдела стран Азии и Африки в газете. Молодой радиожурналист согласился, но тут же рассказал Иноземцеву, что по какой-то причине заведующий профильным – курировавшим радио – сектором ЦК к нему плохо относится и, видимо, из-за этого его перестали выпускать за границу, в то время как работа в отделе Азии и Африки предполагала командировки. Тогда Иноземцев, до перехода в «Правду» бывший заместителем директора академического Института мировой экономики и международных отношений, помог Е.М. Примакову устроиться на несколько месяцев в этот институт, пока «компетентные органы» разбирались, почему этот радиожурналист вдруг оказался «невыездным». И уже после того как по результатам этой проверки с Евгения Максимовича были сняты какие бы то ни было подозрения и, соответственно, ему снова открылся выезд за рубеж, он перешел из ИМЭМО в «Правду».
На формирование мировоззрения Е.М. Примакова огромное влияние оказали те, кого он впоследствии называл «внутрисистемными диссидентами», – то есть люди, которые либо сами проводили в жизнь политику «оттепели», либо сложились под ее воздействием и пытались по мере возможностей следовать ее идеалам и в годы застоя. Первым таким «внутрисистемным диссидентом», с которым столкнулся новый сотрудник отдела Азии и Африки, был А.М. Румянцев – главный редактор «Правды». Евгению Максимовичу на всю жизнь запомнилась история с публикацией в газете статьи Румянцева «Партия и интеллигенция», в которой главный редактор изложил взгляды, не во всем совпадавшие с официальной точкой зрения. Из-за этой статьи Румянцеву пришлось уйти из газеты, а для Е.М. Примакова эта история стала уроком того, что убеждения нельзя приносить в жертву никаким конъюнктурным соображениям и доводам.
II. Ближневосточные журналистские миссии
Благодаря частым командировкам по заданию редакции в страны Ближнего Востока – причем в пору, когда там протекали особенно бурные события, – Евгений Максимович начал тонко разбираться в происходивших в этом ареале процессах, завел многочисленные личные знакомства с лицами, оказавшимися впоследствии ведущими фигурами в арабском мире. То есть стал не просто уникальным, а незаменимым специалистом по данному региону. В качестве примеров можно привести хотя бы следующие его миссии.
Когда в марте 1963 г. в результате военного переворота к власти в Дамаске пришла сирийская сеть Партии арабского социалистического возрождения (Баас), Москва поначалу отнеслась к этому событию весьма настороженно, исходя из откровенно антикоммунистической политики иракских баасистов. Для предварительного – еще до подключения официальных дипломатических каналов – выяснения того, что собой представляет новый баасистский режим в Сирии, в октябре 1965 г. в журналистскую командировку в Дамаск был отправлен Е.М. Примаков. Итогом этой поездки стала его статья в «Правде» «Многоэтажный Дамаск», в которой проводилась мысль, что сирийские баасисты неоднородны и среди них есть и «прогрессивные силы». Эта статья оказалась пророческой: в феврале 1966 г. в Сирии произошел новый переворот, в результате которого к власти пришли левые баасисты. Однако поначалу представления Москвы о режиме левых баасистов были весьма противоречивыми. Сыграли свою роль и опасения по поводу новых властей Дамаска главной на тот момент просоветской фигуры на Ближнем Востоке – египетского президента Г.А. Насера. И Е.М. Примаков снова был направлен в Дамаск – чтобы на этот раз прозондировать левых баасистов. Евгений Максимович стал первым иностранцем, принятым новым сирийским премьером Ю. Зуэйном, и попросил его публично развеять тревоги Каира, что новый режим в Дамаске враждебен Египту. Зуэйн так и поступил. Тогда же Е.М. Примаков познакомился и с будущим сирийским лидером Х. Асадом – в то время министром обороны.
Однако в Москве не торопились менять мнение о режиме левых баасистов под воздействием присланных в редакцию «Правды» материалов ближневосточного корреспондента и взятого им у Зуэйна интервью – их даже поначалу не напечатали. Тогда Евгений Максимович лично прибыл в Москву и изложил в ЦК свое видение происходивших в Сирии перемен. В итоге официальная позиция СССР в отношении нового режима в Дамаске поменялась, а подготовленные Е.М. Примаковым материалы были напечатаны. Таким образом, Евгений Максимович не только сыграл определенную роль в укреплении взаимопонимания между Каиром и Дамаском, но и способствовал формированию у Москвы объективного представления о переменах, происходивших тогда в Сирии.
После свержения монархии в Ираке в 1958 г. Москва стала проявлять особую заинтересованность в налаживании тесных контактов с курдами, контролировавшими северную часть страны. Через установление своего влияния в курдской среде СССР рассчитывал добиться сразу двух целей: во-первых, воздействовать на процессы в Ираке, в котором Демократическая партия Курдистана М. Барзани была одной из наиболее мощных политических сил, а во-вторых, иметь возможный рычаг воздействия на натовскую Турцию, восточные территории которой были плотно заселены курдами. Барзани и другие курдские лидеры после прекращения существования Мехабадской республики в иранском Курдистане и до иракской революции 1958 г. проживали в СССР. Однако иракский премьер А.К. Касем отказался создавать курдскую автономию, Барзани перебрался на север страны, и в иракском Курдистане началось восстание против Багдада. Отношения между арабской и курдской частями страны оставались напряженными и после свержения Касема. На этом фоне в декабре 1966 г. состоялась журналистская командировка Е.М. Примакова в иракский Курдистан, где он общался с Барзани. Их следующая встреча имела место после второго баасистского переворота в Ираке 17 июля 1968 г. и прихода к власти президента А. Х. аль-Бакра. Обстановка в Курдистане оставалась напряженной – происходили столкновения с иракской армией, наметился раскол внутри самого курдского движения. На этом фоне дальнейшие поездки Евгения Максимовича в Курдистан из сугубо журналистских командировок превратились в настоящие дипломатические миссии.
Так, в 1969 г. перед новой встречей с Барзани на севере Ирака Е.М. Примаков был принят в Багдаде «растущей величиной» в иракском руководстве – заместителем председателя Совета революционного командования и заместителем руководителя баасистской партии С. Хусейном. Хусейн в то время отвечал за переговоры с курдами и был заинтересован в скорейшем решении этой проблемы. Он просил Евгения Максимовича информировать Барзани, что настроен найти конструктивный путь к созданию курдской автономии в Ираке. Тогда же Е.М. Примаков познакомился и с близким к Хусейну Т. Азизом, курировавшим иракские СМИ. После этого визита «правдинский» журналист совершил еще несколько «челночных» поездок между Багдадом и Курдистаном, результатом чего стало подписание 10 марта 1970 г. соглашения между сторонами, которое провозглашало создание курдской автономии в составе Ирака и имело все шансы заложить основы мирного сосуществования обеих частей государства.
В 1970 г. Е.М. Примакову и руководившему на тот момент сектором арабских стран международного отдела ЦК Ю.С. Грядунову было поручено провести переговоры с руководителями Народного фронта освобождения Палестины с целью убедить их отказаться от практики угона самолетов как способа воздействия на израильские власти. Переговоры состоялись в Бейруте. Московским эмиссарам удалось донести до НФОП мысль, что подобного рода теракты приводят к противоположному эффекту, так как консолидируют израильское общество в антипалестинском духе: угоны самолетов прекратились, причем, как впоследствии отмечали сами палестинцы, именно после миссии Е.М. Примакова и Ю.С. Грядунова.
III. В советском «мозговом тресте»: аналитика и дипломатия
Кроме Румянцева еще одним «внутрисистемным диссидентом», которого на своем пути встретил Евгений Максимович, стал уже однажды сыгравший в его судьбе важную роль Иноземцев. Но с этой стороны Е.М. Примаков узнал Иноземцева, когда перешел из «Правды» обратно в ИМЭМО после защиты докторской диссертации. Иноземцев в то время стал директором ИМЭМО и опять, как и в 1962 г., пригласил Евгения Максимовича под свое начало – заместителем директора института. Иноземцев и еще один «внутрисистемный диссидент» – создатель и директор академического Института США и Канады Г.А. Арбатов – входили в группу, разрабатывавшую политические и доктринальные документы для партийных форумов и благодаря этому имели возможность контактировать с Л.И. Брежневым. Причем они принадлежали к тем сотрудникам этой группы, которые серьезно задумывались о преобразованиях в СССР и состояли в своеобразном интеллектуальном окружении председателя КГБ Ю.В. Андропова.
Если говорить конкретно о работе Е.М. Примакова заместителем директора ИМЭМО, то одним из важнейших направлений его деятельности в эти годы стала разработка методологии ситуационных анализов – новой аналитической технологии, которая позволяла актуализировать научные знания, переводить их в прикладной формат, превращать в инструменты практической политики и прогностики. Благодаря этой методологии группе, которая в ИМЭМО занималась ситуационными анализами и которой непосредственно руководил Евгений Максимович, удалось спрогнозировать последствия скачка цен на нефть в первой половине 1970‑х гг. для стран Запада и для СССР, переориентацию президента Египта А. Садата на Запад и отказ от просоветского курса его предшественника Г.А. Насера, ирано-иракскую войну и другие события. За разработку методологии ситуационных анализов Е.М. Примаков и его коллеги в 1980 г. получили Государственную премию по закрытому списку.
Однако поездки на Ближний Восток или в другие страны – в связи с ближневосточной проблематикой – остались важным направлением работы заместителя директора ИМЭМО: контакты, приобретенные Евгением Максимовиче за годы журналистских командировок, делали его незаменимым «оком Москвы», способным увидеть то, что не могли разглядеть другие, в том числе и профессиональные дипломаты.
После смерти президента Египта Насера и прихода на его место Садата Е.М. Примаков – как бывший собкор «Правды», проработавший несколько лет в Каире, – в июне 1971 г. был снова направлен по заданию ЦК в эту страну. Ему предстояло разобраться в складывавшейся там обстановке и понять, сохранит ли новое египетское руководство просоветскую ориентацию. На этот раз Евгений Максимович ехал в Каир как специальный корреспондент ТАСС. Из проведенных там бесед он сделал вывод о предстоящем изменении политического курса официального Каира и сообщил об этом в Москву. По возвращении в СССР Е.М. Примаков представил в ЦК подробную записку, в которой проводилась мысль, что подписанный меньше месяца назад договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и Египтом не гарантирует неизменной приверженности Садата насеровскому курсу. Член Политбюро и председатель Президиума Верховного Совета Н.В. Подгорный, курировавший подготовку и подписание договора с Садатом, резко отреагировал на эту записку и даже пытался «принять меры» в отношении ее автора. Но через несколько месяцев сам Садат доказал абсолютную правоту Е.М. Примакова: в своем интервью журналу «Ньюсуик» он открыто заявил, что договор с Москвой для него ничего не значит и он намерен восстанавливать отношения с Вашингтоном.
Разрыв дипломатических связей между Москвой и Тель-Авивом во время Шестидневной войны создал для советского присутствия на Ближнем Востоке немалые проблемы, наиболее очевидная из которых заключалась в том, что СССР утратил возможность влиять на обе конфликтовавшие в этом регионе стороны – он теперь мог действовать лишь через арабов. Примерно месяц спустя после написания вызвавшей гнев Подгорного записки в ЦК о том, чего следует ожидать от садатовского Египта, Е.М. Примаков подготовил еще одну записку – «Некоторые вопросы, связанные с ближневосточным кризисом», – адресованную уже лично Брежневу. В ней Евгений Максимович, в частности, указал на необходимость не изолироваться от Израиля, а предпринять в отношении этой страны «некоторые инициативные шаги».
Эта записка легла на подготовленную почву. Незадолго до того израильский премьер Г. Меир послала в Москву «сигнал» о желательности контактов с советской стороной – «для обмена мнениями о положении на Ближнем Востоке». Руководство СССР самым серьезным образом отреагировало на этот и на другие «сигналы» подобного рода, поступавшие от представителей других стран и свидетельствовавшие о намерениях Тель-Авива. Было принято решение о проведении конфиденциальных встреч с представителями Израиля. Практическое осуществление этого намерения было поручено Е.М. Примакову, и он на протяжении последующих шести лет предпринимал шаги в этом направлении.
Первые контакты Евгения Максимовича с руководством Израиля произошли уже в конце лета 1971 г. в Тель-Авиве – он встречался с премьером Г. Меир, министром обороны М. Даяном и министром иностранных дел А. Эвеном. Разумеется, в ходе этих встреч никаких общих точек соприкосновения между сторонами не обнаружилось, однако Евгений Максимович сделал вывод о том, что Израиль может в качестве самой крайней меры пойти на частичный отвод на Синае своих войск. А в целом у Е.М. Примакова сложило впечатление, что Тель-Авив на данный момент намерен просто законсервировать на максимально возможное время образовавшуюся после Шестидневной войны конфигурацию разграничения сторон на Ближнем Востоке.
Следующий раунд конфиденциальных бесед состоялся через месяц с небольшим в Вене. Однако на этот раз переговорщики с израильской стороны были гораздо меньшего статуса. Вместе с тем обе стороны значительно подняли содержательную планку консультаций. Это была уже не пристрелочная «сверка часов». Е.М. Примаков предложил собеседникам высказаться по существу советского плана урегулирования арабо-израильских противоречий, особо подчеркивая, что арабские страны в целом согласились с этим планом, в котором прямо говорилось о необходимости прекращения войны и заключения с Израилем мира, о чем еще совсем недавно арабы не хотели даже говорить. Но израильская сторона не была намерена рассматривать общеполитические вопросы в советской подаче и предпочитала обсуждать частности типа возможных сроков отвода своих войск, но при этом только на Синае. То есть никакого продвижения достигнуто не было.
Обмен мнениями продолжился на конференции Пагуошского движения в сентябре 1972 г. в Оксфорде. Там Е.М. Примакову было заявлено о желании Тель-Авива восстановить дипломатические отношения с Москвой, но при условии рассмотрения этого вопроса в отрыве от повестки ближневосточного урегулирования.
Стороны снова встретились в марте 1973 г. в Вене. На этот раз Израилю было важно решить один практический вопрос. На тот момент Тель-Авив и Каир были близки к заключению соглашения, по которому частично урегулировались отношения между ними и должно было произойти открытие Суэцкого канала. И на этой стадии Израиль, похоже, нуждался в советском одобрении подготовленного соглашения.
Ко времени следующего контакта сторон произошли существенные изменения. Г. Меир на посту премьера сменил И. Рабин, израильский МИД возглавил И. Алон, а министром обороны стал Ш. Перес. К тому же Организация освобождения Палестины сделала некоторые, хотя и незначительные, шаги в направлении признания Израиля. На таком фоне в начале апреля 1975 г. Е.М. Примаков встречался в Израиле с И. Рабином, И. Алоном и Ш. Пересом. Сближения позиций не произошло, хотя был важен уже сам факт продолжения конфиденциальных переговоров, во-первых, в новых реалиях после «Войны Судного дня», а во-вторых, с новым израильским руководством.
Последний обмен мнениями в рамках конфиденциальных переговоров с Израилем состоялся у Е.М. Примакова уже с новым премьером страны М. Бегином в сентябре 1977 г. в Иерусалиме. Прорыва снова не произошло, хотя советская сторона привезла в Израиль буквально революционное предложение: Москва объявит о намерении восстановить с Израилем дипломатические отношения, когда Женевская конференция возобновит работу. Таким образом, Советский Союз снимал свое прежнее казавшееся незыблемым условие: дипотношения в обмен на отказ Израиля от результатов Шестидневной войны. Бегин не возражал, но счел возможным продолжить разговор на эту тему лишь в том случае, если Брежнев пригласит его посетить Москву с официальным визитом. Для советской стороны это было совершенно нереалистичное условие. После Кэмп-Дэвида серия этих конфиденциальных контактов естественным образом оборвалась, а в качественно новой – в том числе и с точки зрения обострения советско-американского противостояния – обстановке 1980‑х гг. они были и подавно невозможны.
После ввода в начале 1976 г. сирийских вооруженных сил в охваченный гражданской войной Ливан Москве потребовалось как можно скорее определить свою позицию в этом конфликте. Так родилась идея встречи Е.М. Примакова с основателем и бессменным лидером ливанской христианской партии «Катаиб» П. Жмайелем. Эта встреча состоялась в апреле 1976 г. в Восточном Бейруте. В результате беседы Евгению Максимовичу стало ясно, что наиболее влиятельная в Ливане христианская политическая сила видит в Сирии своего союзника и рассчитывает на ее дальнейшую помощь в урегулировании противостояния в стране, а также не исключает посредничества Дамаска в установлении контактов с лидером Организации освобождения Палестины Я. Арафатом, способным повлиять на ливанских палестинцев. На следующий день Е.М. Примаков разговаривал уже в Западном Бейруте с фактическим лидером противоположной стороны – главой придерживавшихся левой ориентации мусульманских Национально-патриотических сил Ливана К. Джумблатом, которого в Москве считали просоветским. Джумблат дал понять, что выступает против участия Сирии в урегулировании конфликта и рассчитывает на помощь Москвы в налаживании диалога с Дамаском. По итогам миссии Е.М. Примакова в Ливане Москва пыталась наладить контакт сирийского президента Х. Асада с К. Джумблатом и, используя свое влияние на палестинцев, включиться в процесс мирного урегулирования в Ливане. Намеченная линия была правильной, но в итоге завершилась неудачей – инициативу в этом регионе перехватили другие силы, на которые не распространялось влияние СССР.
IV. Актуальное востоковедение: посредничество в урегулировании ближневосточных конфликтов
После кончины директора Института востоковедения АН СССР Б.Г. Гафурова Е.М. Примаков перешел на его должность из ИМЭМО. В обоих этих институтах Евгений Максимович занимался анализом наиболее актуальных тенденций мирового развития, изучал начавшиеся с середины 1970‑х гг. структурные кризисы мировой экономики, их влияние на развитие СССР и отражение в множившихся региональных конфликтах. Словом, был в курсе всех наиболее острых на тот момент мировых проблем. Оба института, особенно ИМЭМО, стали для Е.М. Примакова площадками, с которых устанавливались его первые контакты с представителями мировой элиты – в формате Дартмутских конференций, обсуждавших проблемы взаимоотношений между США и СССР, разрядки, возможности мирного сосуществования. В ходе этих мероприятий у Евгения Максимовича сложились тесные взаимоотношения с Д. Рокфеллером и бывшим заместителем госсекретаря США Г. Сондерсом. Подобные контакты становились для Е.М. Примакова осязаемым доказательством того, что мир вплотную подошел к необходимости своей качественной переоценки, что действительность не сводится к упрощенной формуле противостояния капиталистической и социалистической систем и что сами эти системы оказывают друг на друга сильнейшее влияние и в результате меняются. Между тем официальная идеология игнорировала эти перемены, и впоследствии Евгений Максимович назвал именно «отрицание конвергенции» «главным препятствием», которое не позволяло складываться «реальному представлению об окружавшей нас действительности».
Самому же Е.М. Примакову такого «реального представления» было не занимать: в 1982 г. он как директор Института востоковедения выступил на коллегии МИДа с докладом о положении в Афганистане, доказывая отсутствие в этой стране «революционной ситуации», на которую рассчитывали руководители СССР, вводя туда войска в 1979 г. И этот «крамольный» доклад произвел на министра иностранных дел А.А. Громыко благоприятное впечатление.
В начале 1980‑х гг. Евгений Максимович выполнял и совсем деликатные переговорные миссии по поручению советского руководства. Яркие примеры таких миссий относятся уже ко времени Андропова. Так, после вторжения Израиля в Ливан в 1982 г. и последовавшего за этим ухода оттуда отрядов Движения за национальное освобождение Палестины (ФАТХ) отношения между Дамаском и палестинским руководством стали стремительно ухудшаться. Сирийцы обвиняли Арафата в стремлении к компромиссу с прежними противниками и даже в косвенной поддержке Кэмп-Дэвидских соглашений. Советский Союз тем не менее понимал, что за этими обвинениями крылось намерение Дамаска использовать палестинское движение в своих интересах – прежде всего в отношениях с США. Сирийцы даже спровоцировали вооруженные столкновения между разными группировками ливанских палестинцев. Тем не менее Советскому Союзу надо было сохранить доверительные отношения и с Асадом, и с Арафатом. И Е.М. Примакову было поручено провести переговоры с сирийским руководством и убедить Дамаск изменить позицию применительно к палестинцам. В июне 1983 г. Евгений Максимович был принят Асадом, который увязал перспективы ближневосточного урегулирования с достижением паритета сил между Израилем и Сирией, намекая тем самым на необходимость наращивания советских военных поставок Дамаску и на понятное недовольство действиями тех сил в палестинском движении, которые искали компромисса с Тель-Авивом. Другие официальные лица в сирийской столице высказались гораздо откровеннее, не став скрывать заинтересованности Дамаска в устранении Арафата с руководящих позиций в палестинском движении тем или иным способом.
Естественно, такая перспектива была абсолютно недопустимой для Москвы, давно и последовательно сотрудничавшей с Арафатом. В сложившуюся ситуацию вмешался лично Андропов, который распорядился передать Арафату настоятельную рекомендацию прийти к компромиссу с официальным Дамаском, а также укрепить внутреннее единство палестинского движения – то есть исключить попытки поиска сепаратных соглашений с Израилем. В свою очередь советский лидер сообщал об усилиях Москвы изменить отношение Дамаска к палестинцам.
Передать это устное послание Андропова Арафату было поручено советскому послу в Сирии. Но он не мог пригласить палестинского лидера на территорию посольства, так как это грозило осложнением с сирийскими властями. Арафат также не был расположен ехать в советское посольство. И тогда обратились за помощью к Е.М. Примакову как давнему знакомому главы Организации освобождения Палестины. Евгений Максимович, с одной стороны, освободил посла от выполнения столь щекотливой для него миссии, а с другой стороны, уговорил Арафата приехать в советское посольство. В итоге поручение Андропова было выполнено. Арафат обещал со своей стороны проявлять сдержанность и выразил надежду, что и Асад пойдет навстречу. А Е.М. Примаков, чтобы довершить дело, попросил Асада принять его и рассказал сирийскому президенту о состоявшемся с Арафатом разговоре, стараясь при этом подчеркивать общность палестинских и сирийских позиций. На это Асад обещал подумать о возможности встретиться с Арафатом лично. Таким образом, действия, предпринятые Евгением Максимовичем в те дни, помогли ослабить напряженность, нараставшую между палестинцами и Сирией.
Примерно в то же самое время Политбюро ЦК поручило Е.М. Примакову организовать в Москве серьезное дипломатическое мероприятие – встречу высоких представителей Сирии и Ирака с целью снятия усугублявшихся противоречий между Дамаском и Багдадом. Советское руководство в данном случае предпочло опереться не на официальные дипломатические каналы, а на давнее личное знакомство Евгения Максимовича с президентами Асадом и Хусейном. Директор Института востоковедения сначала посетил иракского лидера, который принял предложение СССР и поручил своему вице-премьеру и министру иностранных дел Т. Азизу представлять иракскую сторону на московских переговорах. После Е.М. Примаков прибыл в Дамаск, где получил аналогичное согласие президента Сирии, назначившего «симметричного» в должностном отношении переговорщика в Москву – вице-премьера и главу МИДа А.Х. Хаддама. Благодаря «челночной» дипломатии директора Института востоковедения в конце июля 1983 г. Азиз и Хаддам встретились в Москве, провели содержательные двухдневные переговоры, которые, однако, по нелепым обстоятельствам – никто из советских руководителей не принял посланцев Багдада и Дамаска, о чем они просили, – ни к чему в итоге не привели. Шансы, которые предоставляла блестящая миссия Евгения Максимовича, были бездарно упущены.
В 1985 г. уже в третий раз Е.М. Примаков оказался в ИМЭМО, возглавив институт вместо ставшего заведующим отделом пропаганды ЦК А.Н. Яковлева. Начиналась перестройка, и перед «внутрисистемными диссидентами» открывались новые возможности. Евгений Максимович вошел в круг лиц, тесно сотрудничавших с М.С. Горбачевым и разрабатывавших идеологию перестройки и «нового политического мышления». Летом 1987 г. он в составе группы экспертов участвовал в обсуждении этих вопросов на государственной даче в Абхазии. Данное мероприятие было организовано и проводилось А.Н. Яковлевым. А до этого Е.М. Примаков дважды – в ноябре 1985 г. и в октябре 1986 г. – сопровождал М.С. Горбачева во время его встреч с Р. Рейганом в Женеве и Рейкьявике. Поэтому можно без преувеличения сказать, что Евгений Максимович не только закладывал теоретические основы «нового политического мышления», но и был непосредственным свидетелем того, как это мировоззрение пробивало себе дорогу на практике – сначала в переговорах первых лиц СССР и США.
К этому времени генеральный секретарь, похоже, уже обратил внимание на директора ИМЭМО – фактически ровесника, единомышленника, опытного профессионала-международника, компетентного и с большим стажем администратора-управленца в так называемой непроизводственной сфере – с точки зрения партработников высшего звена, безусловно, второстепенной, но при этом не считавшейся ими синекурой. И при той нехватке новых и – главное – лояльных кадров, которую испытывал Горбачев на протяжении всего времени нахождения у власти, генсек решил «двигать» Е.М. Примакова. Вскоре после визита Горбачева в Индию в ноябре 1986 г. Евгению Максимовичу стало известно о намерении отправить его послом в эту страну, однако из-за болезни жены он отказался от такого предложения. Тогда генсек стал способствовать росту Е.М. Примакова по партийной линии: в 1986 г. он оказался кандидатом в члены ЦК. Но это была еще только прелюдия к той должности, к которой Горбачев готовил Евгения Максимовича, ради которой сделал его в апреле 1989 г. членом ЦК и на которую намекнул ему, не называя конкретно, через месяц – во время поездки в Китай. А спустя несколько дней Горбачев уже прямо сообщил Е.М. Примакову, что хочет видеть его во главе Совета Союза новоизбранного Верховного Совета СССР. Евгений Максимович согласился. Это означало, что ему следовало уйти – и, как потом оказалось, навсегда – из академической науки в большую политику. Открывалась новая страница жизни.
Начиная с конца мая 1989 г. жизнь парламента, сформированного на совершенно иных началах, чем прежние Советы, привлекала к себе повышенное внимание. Ее трансляция стала занимать значительную часть эфирного времени, и Е.М. Примаков как председатель одной из палат Верховного Совета буквально не исчезал с экранов телевизоров. Для подкрепления новой должности Евгения Максимовича с партийной «стороны» осенью 1989 г. его избрали кандидатом в члены Политбюро. Однако он быстро понял, что вся та депутатская шумиха, в которую он оказался вовлеченным как глава Совета Союза, хотя и обеспечивала для большой политики необходимый градус общественных настроений, но вместе с тем имела к ней весьма косвенное отношение. И Е.М. Примаков как человек дела, привыкший – особенно за годы после прихода Горбачева – чувствовать себя причастным к подготовке и принятию действительно серьезных, судьбоносных решений, стал тяготиться своей во многом постановочной ролью, пусть и не сводившейся только лишь к выстраиванию в очередь рвавшихся к микрофону депутатов, но тем не менее все же явно периферийной, на которую не стоило менять серьезную и на самом деле нужную для страны работу в ИМЭМО. Задевали и попытки отдела организационно-партийной работы ЦК, «курировавшего» Верховный Совет, посылать директивные «сигналы» – председателю Совета Союза приходилось их решительно пресекать, тем более что времена уже позволяли проявлять подобную самостоятельность.
Поэтому после избрания Горбачева на Внеочередном III Съезде народных депутатов СССР президентом Советского Союза и создания Президентского совета, в состав которого был включен и Е.М. Примаков, он решил оставить пост председателя Совета Союза и сосредоточиться на выполнении своих обязанностей на новой должности. В Президентском совете Евгений Максимович занимался в основном внешнеэкономическими проблемами. Он также был привлечен к разработке проектов новых союзных отношений и последовательно отстаивал мысль, что первоначально должен быть подписан экономический, а потом уже и политический договор между республиками, поскольку первое соглашение подписали бы, как тогда считал Е.М. Примаков, все без исключения. Эту точку зрения разделяли и остальные приверженцы реформ в окружении Горбачева – А.Н. Яковлев, В.А. Медведев, Г.Х. Шахназаров, А.С. Черняев и другие. Однако Горбачев отверг такую последовательность, опасаясь именно того, что желающих подписать политический договор будет намного меньше.
Еще на посту председателя Совета Союза Евгений Максимович активно включился в разрешение конфликтов, разгоравшихся на территории СССР в последние годы его существования. В августе 1989 г. он направил М.С. Горбачеву записку, в которой изложил свое видение первоочередных мер, которые следовало предпринять в Нагорном Карабахе. Они сводились к гибкому сочетанию введенного в январе 1989 г. прямого руководства этой территорией из центра посредством Комитета особого управления с местным самоуправлением. Е.М. Примаков предлагал восстановить работу облисполкома и облсовета, закрытых с созданием Комитета особого управления, но под контролем этой чрезвычайной структуры, ввести миграционные ограничения в отношении населения НКАО, а также разблокировать незаконно установленные препятствия на линиях коммуникаций, соединявших Нагорный Карабах и Нахичевань с остальной территорией Азербайджана. В записке подчеркивалось, что путь к преодолению этого конфликта заключается в повышении автономного статуса Нагорного Карабаха в составе Азербайджана. Никакой реакции на эти предложения «сверху» не последовало.
Когда в январе 1990 г. в Баку вспыхнули армянские погромы, Горбачев направил туда Е.М. Примакова, секретаря ЦК А.Н. Гиренко, а также заместителя председателя Совета министров В.Х. Догужиева. Эта группа представителей союзного центра вела переговоры с лидерами Народного фронта Азербайджана, безуспешно убеждая их разблокировать воинские части, организовывала эвакуацию армян по Каспию. В эти дни Евгению Максимовичу пришлось даже выступать перед разгоряченной толпой, окружившей здание республиканского ЦК.
Через несколько месяцев, в ноябре 1990 г., Е.М. Примаков – уже в качестве члена Президентского совета, – руководитель ЦК Компартии Азербайджана А.Н. Муталибов и председатель Верховного Совета Армении Л.А. Тер-Петросян в ходе встречи в Москве выработали «пакет» первоочередных комплексных мер для выхода из кризиса в отношениях между обеими республиками. В «пакете» предлагалось считать утратившими силу решения всех уровней, которые были приняты в отношении НКАО с начала конфликта в феврале 1988 г., провести выборы в Нагорном Карабахе, законодательно оформить его новый статус в составе Азербайджана, отменить чрезвычайное положение в НКАО и в целом в Азербайджане, а также предпринять ряд других шагов по нормализации ситуации в зоне конфликта. Муталибов и Тер-Петросян заявили о своей поддержке «пакета» и вынесли его на обсуждение депутатских групп своих республик в союзном Верховном Совете. На этой стадии «пакет» был провален.
VI. На главных фронтах разрушающегося двухполярного мира
Превращению Е.М. Примакова в фигуру буквально международного масштаба, узнаваемую мировыми лидерами и принимаемую ими, способствовала его деятельность по урегулированию кувейтского кризиса осенью 1990 – зимой 1991 гг. После вторжения Ирака в Кувейт в начале августа 1990 г. мировое сообщество некоторое время пребывало в уверенности, что этот кризис может быть разрешен путем политического урегулирования. Несмотря на достаточно резкую тональность резолюций Совета Безопасности ООН по этому поводу, никто поначалу не думал, что для достижения статус-кво потребуется применение силы. Однако ни у кого не было четкого представления о том, как надо гасить данный конфликт. В советском руководстве также отсутствовало единство мнений на этот счет. Министр иностранных дел Э.А. Шеварднадзе выступал резко против каких бы то ни было контактов с официальным Багдадом. Позиция же Горбачева не была столь безапелляционной, и он решил отправить к Хусейну Е.М. Примакова, давно и близко знакомого с иракским лидером, в качестве представителя президента СССР – этот неформальный статус предоставлял спецпосланнику определенную свободу действий и вместе с тем свидетельствовал о его высоком положении. Евгению Максимовичу было поручено договориться с Хусейном о предоставлении советским специалистам возможности покинуть Ирак и постараться убедить иракского лидера в бесперспективности игнорирования резолюций Совета Безопасности ООН, требовавших вывода иракских войск из Кувейта.
Первая в ходе кувейтского кризиса встреча Е.М. Примакова с Хусейном состоялась 5 октября. Иракский лидер согласился выпустить из страны всех советских специалистов, которые желали уехать, но в вопросе об уходе из Кувейта был непреклонен, несмотря на реальную угрозу оказаться под ударом сил международной коалиции, о чем предостерег его Евгений Максимович. Вместе с тем Хусейн сделал принципиальную оговорку, что мог бы «при определенных обстоятельствах» согласиться уйти из Кувейта, если этот шаг будет способствовать решению палестинской проблемы.
Когда по возвращении в Москву Е.М. Примаков доложил о результатах встречи с Хусейном Горбачеву, президент СССР принял решение ознакомить с результатами багдадских переговоров президентов США, Франции, Египта и Сирии, короля Саудовской Аравии и обсудить с ними конкретную формулу: Хусейн уходит из Кувейта, будучи уверенным, что сразу после этого будет запущен серьезный процесс урегулирования конфликта между Израилем и палестинцами с привлечением членов Совета Безопасности ООН. Затем Горбачев предполагал снова направить Е.М. Примакова к Хусейну. Это непростое поручение Евгению Максимовичу пришлось выполнять фактически самостоятельно, без помощи МИДа. Шеварднадзе, подозревавший Е.М. Примакова в том, что он готовится прийти на его место, всячески ему препятствовал и даже пошел на интригу: накануне встречи Евгения Максимовича с американским президентом руководитель советского МИДа через госсекретаря США Дж. Бейкера намекнул Бушу, чтобы тот не придавал значения действиям Е.М. Примакова.
Во второй декаде октября Евгений Максимович посетил столицы Италии, Франции, США и Великобритании, где обсудил с лидерами этих стран формулу Горбачева: уход Ирака из Кувейта в обмен на незамедлительное начало решения палестинской проблемы. Несмотря на проявленную Римом и Парижем заинтересованность в советской инициативе, стало понятно, что решение будет приниматься англосаксами и оно скорее всего сведется к проведению военной операции против Багдада. Однако это не закрывало возможности дальнейших дипломатических контактов Москвы, а их главным действующим лицом становился представитель советского президента.
И Горбачев отправил Е.М. Примакова в новое турне – на этот раз по арабским странам. В Каире, Дамаске и Эр-Рияде он должен был прозондировать возможность складывания единой позиции этих стран, к которой мог бы прислушаться Хусейн. А после Евгению Максимовичу предстояло снова оправиться в Багдад, чтобы донести эту позицию – если она образуется – до иракского лидера, а также еще раз предупредить Хусейна о неизбежности силовой акции Запада в случае его отказа покинуть Кувейт. Руководители Сирии, Египта и Саудовской Аравии в разной степени, но поддержали формулу Горбачева, дополнив ее отдельными инициативами, Хусейн же ничего принципиально нового Е.М. Примакову не высказал, хотя и допустил возможность привлечения арабских лидеров к урегулированию кувейтского кризиса.
17 января 1991 г. операция многонациональных сил «Буря в пустыне» против Ирака все же началась, и в начале февраля Горбачев принял решение снова направить в Багдад Е.М. Примакова для очередной – третьей по счету с начала кувейтского кризиса – встречи с иракским президентом. Эта встреча состоялась в Багдаде 16 февраля. Евгений Максимович передал Хусейну настоятельную рекомендацию Москвы немедленно объявить о выводе войск из Кувейта и освободить оккупированную страну как можно скорее, чтобы тем самым избежать наземной фазы операции многонациональных сил, в результате которой армия Ирака будет неминуемо разгромлена. Но Хусейн стал тянуть с ответом и только через несколько дней заявил о своей готовности вывести войска из Кувейта. После того как Багдадом было принято это принципиальное решение, потребовалось еще время на достижение договоренностей о сроках освобождения Кувейта, но предотвратить наземную операцию сил антииракской коалиции было уже поздно, и 24 февраля войска коалиции развернули наступление.
После упразднения в конце 1990 г. Президентского совета Е.М. Примаков оставался в числе лиц, близких к Горбачеву, и был в марте введен в состав Совета безопасности. Совбез был образован вместо Президентского совета, но численность его членов была значительно меньше. Поэтому попадание в Совбез Евгения Максимовича свидетельствовало о его вхождении в круг лиц, наиболее значимых на тот момент для Горбачева. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что при полагавшемся предварительном рассмотрении в Верховном Совете кандидатур в члены Совбеза Е.М. Примаков не прошел, и Горбачев лично призвал депутатов пересмотреть свое решение и поддержать Евгения Максимовича.
Как и в Президентском совете, в Совете безопасности Е.М. Примаков вел преимущественно внешнеэкономические вопросы. На этом направлении в последние месяцы существования СССР Евгению Максимовичу приходилось заниматься разными проблемами. Например, поддержанием хотя бы на минимальном уровне взаимовыгодных отношений в рамках умиравшего Совета экономической взаимопомощи. Для этого он предложил отказаться от тотального перехода на валютные расчеты и сохранить товарообмен, как минимум, в рамках перерабатывающей индустрии. Также Е.М. Примаковым была собрана информация о простаивании и неиспользовании закупленного импортного оборудования из-за несогласованных действий союзных отраслевиков и местных властей. До руководства страны Евгением Максимовичем доводились и сведения о коррупции во внешнеторговых операциях, о выводе капиталов за рубеж, о злоупотреблениях при реализации военного имущества в Западной группе войск и других нарушениях. Е.М. Примакову поручались и важные дипломатические миссии. Так, в конце мая он в сопровождении первого заместителя председателя Совета министров В.И. Щербакова и руководителя «ЭПИцентра» Г.А. Явлинского прибыл в Вашингтон, где всех троих принял президент Буш, чтобы обсудить экономическую ситуацию в СССР и возможность предоставления Москве кредитов. Свидетельством влиятельности Е.М. Примакова в горбачевском окружении и признания его авторитета в экономических вопросах стало назначение Евгения Максимовича «шерпой» на переговорах президента СССР с лидерами «семерки» в Лондоне 17 июля 1991 г., которые, впрочем, не привели ни к какому конкретному результату.
VII. Создатель российской внешней разведки
Через месяц с небольшим после августовского путча 1991 г. – 30 сентября – Е.М. Примаков был назначен руководителем Первого главного управления КГБ СССР – первым заместителем председателя КГБ. Существенную роль в этом назначении сыграл В.В. Бакатин, возглавивший ведомство в первые дни после провала ГКЧП и ставший, таким образом, непосредственным начальником Евгения Максимовича. Новый председатель КГБ сразу же приступил к фундаментальному реформированию госбезопасности, некоторые из бывших первых лиц которой оказались причастными к организации путча, и остро нуждался в новых людях на руководящих постах в органах – людях, которым он мог бы доверять. В этом смысле Е.М. Примаков оказался идеальной кандидатурой: он вместе с Бакатиным входил в Совет безопасности, но главное – во второй, наиболее критический, день путча, 20 августа, выступил вместе с ним с публичным заявлением против создания ГКЧП и за немедленное прекращение изоляции М.С. Горбачева, а на следующий день в составе группы под руководством вице-президента РСФСР А.В. Руцкого летал за президентом СССР в Форос.
Однако несмотря на то, что в те августовские дни В.В. Бакатин и Е.М. Примаков продемонстрировали единство во взглядах и поступках, в дальнейшем их действия стали существенным образом расходиться. Бакатин при реформировании органов госбезопасности совершил много ошибок, предпринимал непродуманные действия, повлекшие за собой невосполнимые кадровые потери и фактический отказ от всего того действительно ценного опыта работы по обеспечению безопасности страны, который был накоплен структурой за десятилетия ее существования. А Е.М. Примаков поступал ровно наоборот – на протяжении своего руководства разведкой он следовал двум главным установкам: во-первых, во что бы то ни стало сохранить этот уникальный институт и даже защитить его от разного рода радикальных намерений, возникавших на первых порах после путча в союзных и российских верхах, во-вторых – адаптировать его к совершенно новым реалиям, в которых оказалась страна, а значит, тем самым гарантировать его развитие, пусть и в тех масштабах, в каких это было возможно в ситуации глубокого кризиса государственности начала 1990‑х гг.
Безусловно, реализовать эти установки Е.М. Примакову существенно помогло и объективное обстоятельство: уже когда он возглавил ПГУ КГБ, было ясно, что в скором времени разведку выделят из системы госбезопасности в самостоятельную структуру. Это произошло спустя месяц после прихода Евгения Максимовича на новую должность: в начале ноября ПГУ было преобразовано в Центральную службу разведки СССР, а после распада Советского Союза – в самом конце 1991 г. – в Службу внешней разведки Российской Федерации. Превращение разведки в отдельную спецслужбу, несомненно, уберегло ее от тех деструктивных процессов, которые происходили в остальном КГБ, подвергшемся многочисленным разрушительным трансформациям в первое постсоветское время.
Вместе с тем сама по себе организационная самостоятельность, став хорошим условием для сохранения профессионального потенциала разведки, еще не означала того, что эта спецслужба не растратит своих навыков и приспособится к новым условиям деятельности. Требовалась концепция дальнейшей деятельности разведки – грамотная и взвешенная, опирающаяся на очевидные точки роста и вместе с тем учитывающая объективные условия, в которых отныне приходилось существовать, главным образом – резко сократившееся финансирование. И в том, что такая концепция сформировалась и была воплощена в жизнь, – безусловная заслуга Евгения Максимовича.
Одним из первых шагов Е.М. Примакова стала подготовка проекта закона «О внешней разведке», который был принят уже через полгода после создания СВР – летом 1992 г. Таким образом, разведка стала первой российской спецслужбой, чья деятельность регламентировалась отдельным законодательным актом федерального уровня. К тому же директор СВР рассматривал данный акт в качестве дополнительной гарантии того, что разведка сохранится и не будет упразднена, поскольку после распада СССР отдельные представители руководства РФ вновь стали высказывать сомнения в ее нужности, когда, как они полагали, холодная война завершилась. То есть закон «О внешней разведке», закрывая тему о целесообразности этой спецслужбы для новой России, стал защитой СВР от внешних угроз, которые по тем временам сводились преимущественно к недомыслию или злому умыслу отдельных «реформаторов».
Но помимо этой внешней угрозы Е.М. Примакову приходилось нейтрализовывать и угрозы внутренние, возникавшие в самой разведке и заключавшиеся в начале 1990‑х гг. главным образом в массовом уходе из нее по причине низких зарплат профессиональных кадров, которых с удовольствием брали коммерческие структуры. Директор СВР приложил немало сил для того, чтобы переломить эту тенденцию и спасти уникальный коллектив СВР. Ему удалось добиться повышения должностных окладов и дополнительных выплат сотрудникам, сохранить ведомственную медицину и другие составляющие социально-бытовой инфраструктуры и даже возобновить наделение нуждающихся бесплатным – как в советские времена – жильем.
Самой сложной задачей, которую пришлось решать Е.М. Примакову, стала оптимизация спецслужбы, которая состояла в определении всего рисунка деятельности разведки в рамках того бюджетного финансирования, на которое она могла рассчитывать. Главная проблема здесь заключалась в том, чтобы найти корректное и соответствующее новой внутрироссийской и мировой конъюнктуре сочетание традиционных направлений, которыми разведка занималась прежде и которые требовалось продолжать и теперь, и направлений новых, ранее просто не существовавших. Для решения этой проблемы была уточнена своего рода система стратегических координат СВР – представлений о роли и месте разведки в общей системе обеспечения безопасности России, о противниках и о возможности выстраивания с ними комплексных взаимоотношений вплоть до сотрудничества по ряду вопросов, о градации угроз государству, в том числе и новых – возникших к концу XX в.
Новые акценты и направления в работе привели к необходимости структурных перемен внутри СВР. Например, появилось отдельное управление, занимавшееся в целом обеспечением экономических аспектов безопасности страны, противодействием любым попыткам создать для России неравноправные условия конкуренции и препятствовать выходу ее продукции – преимущественно военного назначения – на мировые рынки. Управлению также вменялось в обязанность отслеживать выполнение зарубежными торгово-экономическими субъектами соглашений с их российскими партнерами и собирать данные о состоятельности таких субъектов соблюдать условия по тем контрактам, которые они намеревались подписать с РФ. В своих воспоминаниях Е.М. Примаков приводит наглядный пример работы этого управления, когда оно в 1995 г. добыло сведения о том, что озвученное Пакистаном намерение приобрести у России крупную партию военных самолетов являлось блефом и попыткой шантажировать США, которые отказались от аналогичного контракта из-за пакистанской ядерной программы, а также одновременно создать напряженность во взаимоотношениях между Дели и Москвой. К тому же СВР удалось найти подтверждение тому, что Пакистан в принципе не располагал необходимыми для оплаты этого контракта средствами.
Также было создано новое управление, занимавшееся всем комплексом проблем, связанных с распространением оружия массового уничтожения, и на этой почве наладились серьезные контакты СВР со спецслужбами других государств. Эти контакты стали развиваться и вскоре перестали ограничиваться исключительно проблематикой оружия массового уничтожения, что, в свою очередь, потребовало формирования специального управления по взаимодействию с зарубежными спецслужбами. В ведущих странах Запада появились открытые резиденты СВР, ведавшие практической организацией таких контактов на долговременной основе. А открытые резиденты западных разведок начали вести аналогичную деятельность в Москве.
Первые шаги в этом направлении были предприняты непосредственно самим Е.М. Примаковым задолго до создания этого управления. В ноябре 1991 г. директор тогда еще союзной Центральной службы разведки посетил США и выступил на семинаре рабочей группы, состоявшей из американских и советских представителей и рассматривавшей проблемы стратегической стабильности. С американской стороны в семинаре участвовал глава Национального совета разведки ЦРУ Ф. Эрмарт. А примерно через год – в октябре 1992 г. – Россию посетил директор американской Центральной разведки и руководитель ЦРУ Р. Гейтс, встречавшийся не только со своим коллегой – Е.М. Примаковым, – но и с президентом России Б.Н. Ельциным. Личные контакты глав российского и американского разведывательных ведомств стали приобретать регулярный характер. В июне 1993 г. в Вашингтоне Е.М. Примаков вел переговоры с новым директором ЦРУ Дж. Вулси. А примерно через два месяца состоялся ответный визит шефа ЦРУ в Москву и Петербург, в ходе которого стороны обсуждали обострившийся боснийский кризис. Можно сказать, что между обеими разведками за крайне непродолжительный срок установились действительно конструктивные контакты.
Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в конце сентября 1993 г., когда многомесячное противостояние президента РФ и Верховного Совета перешло в силовую фазу, Е.М. Примаков принял открытого американского резидента в Москве Дж. Морриса. Инициатива встречи исходила от Морриса, который по поручению своего шефа Дж. Вулси просил директора СВР поделиться собственным видением происходившего в Москве. Эта информация требовалась Вулси для доклада о ситуации в РФ, который он в те дни готовил для президента США. Выходило, что руководство американской разведки не только интересовалось личным мнением Е.М. Примакова, но и рассчитывало, что в крайне неопределенной и непредсказуемой – на тот момент – для обеих конфликтовавших сторон ситуации глава СВР сочтет возможным высказать это мнение американским партнерам.
Кстати, если говорить о том, как сама разведка пережила события конца сентября – начала октября 1993 г., то следует подчеркнуть, что она, безусловно, наблюдая за происходившим, осталась в стороне от конфликта ветвей власти. Впоследствии в своих воспоминаниях Е.М. Примаков так объяснил занятую его службой позицию: «Любая политическая заангажированность в тот момент нам дорого стоила бы – мы могли потерять значительную часть своего агентурного аппарата». При этом бывший шеф разведки также отметил, что Б.Н. Ельцин с пониманием воспринял «такую позицию» и вообще «СВР была единственной спецслужбой, куда он во время разворота событий ни разу не позвонил». Вместе с тем в состоявшемся вскоре после обнародования указа № 1400 разговоре с президентом Е.М. Примаков прямо сказал, что этот указ «не до конца продуман». А на последовавшее резкое замечание Ельцина: «Я ожидал другого ответа от директора Службы внешней разведки», – отреагировал выдержанным тоном, взвешивая при этом каждое слово: «Я сказал вам так, как думаю. Было бы гораздо хуже, если бы руководитель Службы внешней разведки говорил неправду своему президенту. Но мое отношение к указу – это мое личное отношение. И я уверен, что вы не заподозрите СВР в антипрезидентских настроениях». Ельцина, похоже, в целом удовлетворил такой ответ, если после этого он не позвонил в СВР в самый критический момент своего противостояния с Верховным Советом, да и потом дважды повышал статус Е.М. Примакова, назначив его сначала министром иностранных дел, а затем премьером.
Что же касается дальнейшего развития взаимоотношений между российской и американской разведками в годы директорства Е.М. Примакова, то оно было прервано из-за получившего огласку дела Эймса, причем прервано именно по инициативе США, которые объявили персоной нон-грата российского открытого резидента в Вашангтоне, не имевшего никакого отношения к делу Эймса. Москве пришлось принять симметричные меры и выдворить из страны американского открытого резидента Дж. Морриса. После этого взаимоотношения между обеими разведками были резко минимизированы и до ухода Е.М. Примакова с поста директора СВР более не набирали силу. Впоследствии Евгений Максимович был вынужден фактически признать, что, по-видимому, у подобного рода коммуникаций имеется свое естественное ограничение, которое сводится даже не столько к объективным барьерам, позволяющим раскрывать партнерам друг другу карты лишь до известного предела, – данное обстоятельство никуда не девалось на протяжении всех этих месяцев довольно плотного общения ЦРУ и СВР и ничуть ему не мешало, – сколько к «сугубо прагматичному, избирательному подходу», который обе стороны проявляли при взаимных контактах, в результате чего «полный их потенциал так и не был задействован». И дело Эймса в этом смысле стало лишь поводом, но никак не причиной сворачивания диалога спецслужб.
Е.М. Примаков прилагал усилия к развитию взаимоотношений и с традиционно недружественной к Советскому Союзу, а затем и к России британской Секретной разведывательной службой. Инициатива в данном случае принадлежала англичанам – летом 1992 г. посол Соединенного Королевства Б. Фолл представил директору СВР открытого резидента СИС Д. Скарлетта, а также сотрудника контрразведки МИ-5 Э. Слаттера. Однако английская сторона поначалу не соблюдала даже видимости паритета взаимных уступок, ставя российскую сторону в заведомо неравноправные условия: британцы не соглашались на то, чтобы в Лондоне начал работать представитель СВР. Тогда Е.М. Примаков обратился с письмом к бывшему послу Великобритании в СССР и РФ Р. Брейтвейту, с которым директор СВР поддерживал отношения и после его отъезда из Москвы. Брейтвейт на тот момент руководил Объединенным разведывательным комитетом британского кабинета министров и, соответственно, имел возможность повлиять на разрешение этой проблемы. В июне 1993 г. он прибыл в Москву и встречался с Евгением Максимовичем. Стороны договорились о том, что российский открытый резидент получит возможность работать в Лондоне. Учитывая значимость установления партнерских отношений с британской разведкой, Е.М. Примаков намеревался направить на эту работу своего заместителя В.И. Гургенова, однако англичан эта кандидатура не устроила, напряжение между обеими сторонами нарастало, и в итоге открытый резидент СИС Скарлетт был вынужден покинуть Россию, а Великобритания выслала одного из сотрудников посольства РФ в Лондоне.
Тем не менее этот шпионский скандал не застопорил дальнейших коммуникаций российской и британской разведок, и инициаторами их возобновления снова выступили англичане. В сентябре 1994 г. Е.М. Примаков встречался в подмосковной Барвихе с руководителем регионального управления СИС Э. Фултоном и шефом МИ-5 Ч. Блендом. Стороны договорились о возобновлении контактов спецслужб, а также об обмене данными по широкому спектру вопросов. После этого и до конца пребывания Е.М. Примакова на должности директора СВР отношения российских разведчиков с их британскими коллегами имели в целом положительную динамику.
VIII. Разведчик-дипломат в горячих точках планеты
В качестве главы СВР Евгений Максимович неоднократно совершал поездки в различные взрывоопасные регионы как дальнего, так и ближнего зарубежья. Именно как руководитель российской разведки Е.М. Примаков начал вплотную заниматься разрешением кризиса на территории бывшей Югославии. В январе 1993 г. он посетил Белград и провел переговоры с президентом Сербии С. Милошевичем. Директор СВР убеждал своего собеседника в том, что Сербии необходимо активно включиться в процесс мирного урегулирования боснийского кризиса, иначе не только не будут сняты западные санкции в отношении Югославии, но и не исключены более жесткие меры против Белграда, в том числе силовые – со стороны НАТО. Чтобы избежать подобного развития событий, Е.М. Примаков призывал Милошевича отправиться в Женеву на переговоры по плану мирного урегулирования конфликта в Боснии и Герцеговине Вэнса–Оуэна, чтобы тем самым резко изменить тот имидж, который создавали сербскому президенту на Западе. Директору СВР удалось убедить Милошевича, до того не намеревавшегося участвовать в женевских переговорах, лично поддержать план Вэнса–Оуэна. В результате президент Сербии прибыл в Женеву и своим присутствием там способствовал тому, что сербская делегация на переговорах согласилась с предлагавшимся конституционным устройством Боснии и Герцеговины.
Милошевич и в дальнейшем продолжал отстаивать план Вэнса–Оуэна, несмотря на спровоцированный хорватами новый виток силового противостояния в Сербской Крайне и даже на фактический отказ боснийских сербов соблюдать женевские договоренности. Занятая президентом Сербии последовательная позиция сделала его полноправной стороной, подписавшей Дейтонское соглашение, которое означало завершение войны в Боснии и Герцеговине. Сербия и лично Милошевич получили по максимуму, на что в принципе могли рассчитывать в той ситуации. Конечно, такая международная легитимация Белграда и его лидера означала лишь временную передышку перед новым – косовским – фронтом, который стал спешно готовить Вашингтон, недовольный подобным исходом для Союзной Республики Югославии войны в Боснии. Но в том, что Белграду удалось не только стать причастным к завершению боснийского кризиса и достойно выйти из него, но и приобрести при этом дополнительные дипломатические дивиденды в виде очевидного международного признания в качестве одной из ведущих сил на Балканах, была безусловная заслуга директора СВР Е.М. Примакова, уговорившего Милошевича изменить отношение к плану Вэнса–Оуэна.
Другой горячей точкой, которой пришлось заниматься Е.М. Примакову, когда он возглавлял российскую разведку, стал Таджикистан, в котором в 1992 г. началась кровопролитная гражданская война. В эту войну невольно оказались втянутыми и российские пограничники, охранявшие таджикско-афганскую границу. Они регулярно подвергались нападениям со стороны вооруженных отрядов таджикской оппозиции, которые периодически уходили с территории Таджикистана в Афганистан, где находились их основные базы, и возвращались обратно. Поэтому процесс мирного урегулирования в Таджикистане следовало начинать именно с Афганистана.
В конце июля 1993 г. Е.М. Примаков прилетел в Кабул, где провел беседы с президентом Афганистана Б. Раббани и министром обороны А.Ш. Масудом. До обоих собеседников глава СВР старался донести мысль, что урегулирование гражданского конфликта отвечает интересам как России, так и Афганистана. И если российские погранзаставы будут по-прежнему подвергаться нападениям, Россия окажется вынужденной ответить на это силой, что неизбежно приведет к эскалации напряженности в регионе, в чем Кабул совершенно не заинтересован. Обе встречи прошли в конструктивном духе, а влиятельный министр обороны не только выразил свою поддержку позиции Е.М. Примакова, но и помог организовать ему встречу с находившимся в Афганистане лидером Объединенной таджикской оппозиции С.А. Нури. Директор СВР подтвердил Нури готовность России выступить посредником в ходе подготовки и проведения прямых переговоров лидера оппозиции с президентом Таджикистана Э. Рахмоновым. В ответ Нури дал понять Евгению Максимовичу, что готов принять это предложение и со своей стороны стабилизировать ситуацию на таджикско-афганской границе. Поэтому справедливо полагать, что процесс урегулирования гражданского конфликта в Таджикистане, который завершился в 1997 г. подписанием мирного соглашения между оппозиций и официальной властью страны, начался именно с той самой встречи руководителя российской разведки с лидером Объединенной таджикской оппозиции.
Добившись определенного успеха на переговорах в Афганистане, Е.М. Примаков перелетел оттуда в Тегеран, где продолжил обсуждать проблему политического урегулирования в Таджикистане с руководством Ирана, который также влиял на процессы, протекавшие в этой бывшей советской республике. Директор СВР встречался с президентом страны А. А.Х. Рафсанджани, министром иностранных дел А.А. Велаяти и его заместителем М. Ваэзи. Участники переговоров пришли к консолидированному мнению, что политическое урегулирование в Таджикистане отвечает интересам Ирана, и рассмотрели возможные способы участия Тегерана во внутритаджикском диалоге.
IX. СВР и ее директор в меняющейся России
В СВР Евгению Максимовичу особенно пригодились его многолетний опыт эксперта-международника и навыки комплексного ситуационного анализа, которым он занимался в ИМЭМО. Не будет особым преувеличением сказать, что в принципе заметное усиление именно аналитического компонента в деятельности разведки, о чем впоследствии говорил сам Е.М. Примаков как об одном из результатов своего руководства этой спецслужбой, было обусловлено в том числе профессиональными склонностями и предпочтениями ее нового руководителя. В отличие от Первого главного управления КГБ, уделявшего приоритетное внимание именно сбору информации и ее передаче «наверх», СВР стала производить собственный аналитический продукт и предоставлять руководству страны именно его – то есть фактически готовые решения, что было очень кстати в условиях кризиса российской власти, обозначившегося сразу же после распада СССР и появления самостоятельной РФ.
Возглавляя разведку, Е.М. Примаков курировал стратегические разработки по разным проблемам обеспечения внешней безопасности России. Среди подобных разработок особое место занимает подготовленный под его руководством в СВР в ноябре 1993 г. доклад «Перспективы расширения НАТО и интересы России». В докладе отмечалось, что вступление стран Центральной и Восточной Европы в НАТО должно осуществляться с учетом позиций всех заинтересованных сторон на континенте, в том числе и России, и лишь в таком случае сложатся условия для реального партнерства НАТО и РФ. Через несколько лет, уже на посту министра иностранных дел, Е.М. Примакову пришлось заниматься этой проблемой практически.
Е.М. Примакову удалось добиться серьезных перемен в деле разрешения проблемы, являвшейся для российской разведки, пожалуй, наиболее деликатной и вместе с тем болезненной. В последние годы существования этой спецслужбы в структуре союзного КГБ, да и в первое постсоветское время участились случаи, когда наши разведчики становились перебежчиками и выдавали завербовывавшим их иностранным спецслужбам ценнейшие сведения и прежде всего списки советских и российских агентов в других странах. Задача качественно улучшить функционирование внешней контрразведки назрела уже давно, но она так и не была решена из-за общего кризиса отечественных спецслужб накануне и в первые месяцы после распада СССР. Евгений Максимович предпринял несколько неотложных – хотя и давно назревших – мер для исправления этого изъяна в работе разведки. Было покончено с тянувшейся еще с давних советских времен традицией выстраивания своего рода «вертикали ответственности», когда не только тем или иным наказаниям подвергались лица, имевшие отношение к должностному росту перебежчика, но и «брались на карандаш» дававшие ему положительные характеристики. Подобная практика, естественно, не способствовала реконструкции объективной комплексной картины мотивационного мира перебежчиков, и теперь с ней было покончено. Внешняя контрразведка, освобожденная к тому же от прежней необходимости координировать свои действия со Вторым главным управлением КГБ, что неизменно приводило к внутриведомственной конкуренции, обрела возможность обстоятельно и объективно расследовать дела о завербованных сотрудниках или «невозвращенцах» и тем самым способствовать профилактике такого рода поступков, а через это – в целом оздоровлению внутреннего климата российского разведывательного сообщества.
При Е.М. Примакове отечественная разведка обрела не только новую и самостоятельную структурность, но и совершенно иное самоощущение, нежели то, какое ей было присуще прежде. При этом корпоративный дух СВР продолжил опираться на незыблемые и глубокие традиции отечественной разведки – прежде всего, конечно, советской, но также и дореволюционной – и вместе с тем стал побуждать разведывательную повестку постоянно самонастраиваться на динамично менявшуюся картину мира конца XX в. За четыре с небольшим года, в течение которых Е.М. Примаков возглавлял СВР, он обрел безусловный и непререкаемый авторитет среди не только своих подчиненных, но и зарубежных коллег, а также широкого круга государственных и политических деятелей разных стран.
К середине 1990‑х гг. многие наблюдатели как в РФ, так и за ее пределами стали ощущать, что директор СВР, оставаясь на протяжении всех лет его работы в Ясеневе фигурой, совершенно не раскрученной в медийном отношении, тем не менее явно «вырос» из своей должности и заслуживает повышения. Естественно, о том же самом стали все чаще говорить и в самой разведке, однако при этом воспринимали возможный уход Е.М. Примакова – «нашего Максимыча», как между собой звали его сотрудники СВР, намекая тем самым на всенародно любимого телегероя Штирлица-Исаева, – чуть ли не как ведомственную катастрофу. Вместе с тем при характерной для РФ 1990‑х гг. вопиющей нехватке профессионалов высочайшего уровня, имевших к тому же богатый опыт работы на руководящих постах федерального значения, дальнейший рост Е.М. Примакова становился неизбежным.
X. В высотке на Смоленской-Сенной
На протяжении 1995 г. в экспертных кругах все чаще говорили о неминуемой отставке министра иностранных дел РФ А.В. Козырева. С его именем прочно ассоциировалась политика масштабной сдачи Россией ее внешнеполитических позиций в первые постсоветские годы. Но на фоне первой чеченской кампании и в преддверии предстоявших в 1996 г. очередных президентских выборов Б.Н. Ельцин стал активно перехватывать у оппозиции патриотическую и государственническую риторику, и имидж главы МИДа начал заметно диссонировать с новым образом Кремля. После думских выборов в декабре 1995 г. о скором уходе Козырева заговорили как о вопросе решенном, а в качестве его преемника называли в том числе и директора СВР. Эти слухи оправдались сполна: 5 января 1996 г. Козырев был отправлен в отставку, и в этот же день президент вызвал в Кремль Е.М. Примакова и предложил ему возглавить МИД. Евгений Максимович ответил решительным отказом, мотивируя свое решение двумя причинами: появление спецслужбиста во главе внешнеполитического ведомства может быть негативно воспринято на Западе, а это совершенно не нужно перед президентскими выборами, к тому же к разведке он уже настолько «прикипел», что не хотел бы оттуда уходить. Ельцин тогда не стал надавливать на Евгения Максимовича. Но 9 января, когда Е.М. Примаков приехал в Кремль на очередной доклад, президент все же настоял на том, чтобы директор СВР принял его предложение. А 10 января Ельцин представил Е.М. Примакова коллегии МИДа и в качестве приоритетных обозначил новому министру иностранных дел два направления: активизироваться на постсоветском пространстве и диверсифицировать работу МИДа сообразно со спецификой регионов и отдельных стран.
Свои программу и кредо в качестве нового главы МИДа Е.М. Примаков изложил на пресс-конференции 12 января 1996 г. Министр подчеркнул, что считает главными направлениями работы создание оптимального внешнеполитического контекста для упрочения территориальной целостности РФ, развитие интеграции на постсоветском пространстве, урегулирование локальных конфликтов в ближнем и дальнем зарубежье, противодействие возникновению новых горячих точек и распространению оружия массового уничтожения. В целом на протяжении двух лет и восьми месяцев руководства внешней политикой России Е.М. Примаков следовал этим направлениям, но, естественно, на разных этапах этого срока какие-то ориентиры оказывались первостепенными, а какие-то невольно уходили на второй план.
Вообще время пребывания Е.М. Примакова во главе МИДа можно разделить на два почти одинаковых по продолжительности периода. Первый – с момента назначения министром и до подписания в мае 1997 г. в Париже «Основополагающего акта Россия–НАТО о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности» – характеризовался повышенным вниманием МИДа к контактам именно со странами Североатлантического альянса в связи с напряженной проработкой всего комплекса вопросов готовившегося документа. Этот период отличался дальнейшим развитием диалога между Россией и Западом, хотя положительная динамика была и небыстрой, а успехи на пути поиска взаимопонимания между Москвой и разными странами альянса – неодинаковыми. Второй период – после подписания этого договора с НАТО и до ухода Е.М. Примакова из МИДа на пост Председателя Правительства в сентябре 1998 г. – был более разнообразным в смысле проблем, которыми приходилось заниматься российскому внешнеполитическому ведомству. Но главное его отличие от первого периода заключалось в том, что в течение этого времени отношения с Западом стали снова ухудшаться, причем не по вине России, а из-за позиции стран НАТО по поводу войны в Косове и в связи с обострением ситуации вокруг Ирака.
Е.М. Примаков принес с собой в МИД совершенно новую и не практиковавшуюся прежде в этом ведомстве стилистику выстраивания отношений со своими зарубежными партнерами. Эта стилистика представляла собой стремление к доверительному, буквально дружескому общению, которое тем не менее ни в коей мере не мешало проявлять принципиальность и даже жесткость, когда того требовали интересы страны. Довольно близкие личные контакты сложились у Е.М. Примакова с его коллегами из Германии, Италии и Франции – К. Кинкелем, Л. Дини, Э. де Шареттом и Ю. Ведрином. Тонкое взаимопонимание и явная расположенность друг к другу установились между российским министром иностранных дел и американским госсекретарем М. Олбрайт, чего никак не скажешь о ее предшественнике – У. Кристофере, – к которому Е.М. Примаков не испытывал никакой симпатии. Но и в случае с Кристофером, и вообще всякий раз, когда личные отношения не складывались, Е.М. Примаков никоим образом не смущался, а просто работал с партнером иначе – гораздо более формально, но ничуть не менее заинтересованно, поскольку конкретных результатов надо было добиваться любой ценой, даже если приятного общения и не получалось.
XI. К новым отношениям с Североатлантическим альянсом
Первый – «натовский» – период руководства МИДом начался у Е.М. Примакова с определения единственно приемлемой в той ситуации стратегии поведения с западными партнерами: не имея возможности остановить расширение НАТО и вместе с тем продолжая последовательно демонстрировать неприятие Россией этого процесса, министр иностранных дел сосредоточил главные усилия на минимизации его негативных последствий для безопасности РФ путем активного воздействия на сам ход приема в альянс новых членов. Главе МИДа было изначально понятно, что в диалоге с Вашингтоном – во всяком случае, на первых порах – не удастся придерживаться этой стратегии: США просто не станут обсуждать с Россией никаких других вопросов, кроме собственно отношений РФ с НАТО. Это наглядно продемонстрировала серия переговоров с госсекретарем США Кристофером.
Первая встреча глав внешнеполитических ведомств обеих стран состоялась в начале февраля 1996 г. в Хельсинки – именно с нее и начался многомесячный дипломатический марафон Е.М. Примакова по вопросу о расширении Североатлантического альянса. Никакого взаимопонимания между сторонами достигнуто не было. На замечание Евгения Максимовича, что продвижение НАТО к границам РФ вызывает в России настороженность, Кристофер отделался формальными отговорками: дескать, прием новых членов в альянс происходит постепенно, как того и хотела Россия, к тому же США не против изыскания «каких-то форм подключения самой России к НАТО».
Нежелание американской администрации дискутировать с Россией по поводу приема в НАТО новых членов в еще большей мере проявилось в ходе визита Кристофера в Москву в конце марта 1996 г. Перед прибытием в Россию госсекретарь сделал в Праге знаковые заявления, что без американского лидерства в Европе не может быть гарантирована ее стабильность, в переговорах с новыми претендентами на членство в альянсе не должно быть никаких пауз, а после центрально- и восточноевропейских стран на вступление в блок может претендовать и Украина – правда, при соблюдении ею ряда принципиальных условий. Встречаясь с Кристофером, Е.М. Примаков заметил, что президент Ельцин крайне резко отреагировал на пражские высказывания госсекретаря. Со своей же стороны, в ответ на выказанную Кристофером в Праге безапелляционность глава МИДа позволил себе поддеть собеседника, предположив, что, по-видимому, Вашингтон уже не верит в победу Ельцина на предстоящих выборах, если устами госсекретаря делает такие заявления. Расчет Е.М. Примаков оказался верным: это предположение заметно изменило поведение Кристофера, и его встреча с Ельциным, состоявшаяся на следующий день, прошла в благожелательном тоне.
Занятая Соединенными Штатами вызывающая позиция по вопросу о расширении НАТО оставалась неизменной и даже принимала агрессивный в отношении РФ оттенок. В июле 1996 г. на посвященном проблемам безопасности форуме АСЕАН Кристофер резко заметил Е.М. Примакову, что Вашингтон не намерен обсуждать вопрос о расширении альянса «с третьими странами», на что российский министр парировал: в таком случае Москва будет вынуждена озаботиться укреплением собственной безопасности, в том числе путем пересмотра ряда подписанных прежде договоров, касавшихся сокращения вооружений.
Поскольку конструктивного диалога с американской стороной о расширении НАТО не получалось, Е.М. Примаков решил предпринять серию параллельных конфиденциальных контактов с ведущими натовскими странами и с генеральным секретарем организации Х. Соланой, в ходе которых «сверить часы» по интересовавшему Россию вопросу, уточнить расклад настроений внутри НАТО, ранжировать эти настроения по степени их близости интересам России и попытаться сыграть на расхождениях мнений – точнее, нюансов мнений – между странами – членами альянса.
Европейские партнеры Е.М. Примакова оказались в гораздо большей степени, чем Кристофер, готовыми к поиску приемлемых для Москвы решений проблемы расширения НАТО. Так, министр иностранных дел Великобритании М. Рифкинд в ходе первой встречи с Е.М. Примаковым в конце февраля 1996 г. заявил о своем понимании обеспокоенности российской стороны тем, что натовское ядерное оружие может появиться непосредственно у границ РФ – на территории стран – новых членов альянса.
В июне 1996 г. Совет североатлантического сотрудничества заявил о необходимости усиления европейского сегмента альянса, а также миротворческих функций организации. Это решение создавало определенные условия для участия России в обсуждении вопросов расширения НАТО. А спустя несколько дней в Берлине Е.М. Примаков встречался с министрами иностранных дел альянса в формате «16+1». Примерно через два месяца Рифкинд в разговоре с Евгением Максимовичем в Париже заявил о возможности обсуждения в таком формате проблемы неразмещения ядерного оружия в новых натовских странах. Одновременно у российского министра состоялся обмен мнениями с германским коллегой Кинкелем, который пошел еще дальше Рифкинда, предложив в рамках подготовки всеобъемлющего договора между альянсом и РФ создать Совет Россия–НАТО с предоставлением Москве в этом органе таких же прав, как и европейским участникам. А на лионском саммите «восьмерки» в конце июня 1996 г. президент Франции Ж. Ширак предложил российскому премьеру В.С. Черномырдину целую систему последовательных шагов по выстраиванию качественно новых отношений НАТО и РФ: реформирование альянса – выработка особых отношений между НАТО и Россией – переговоры о расширении альянса. При этом французский президент отметил, что с таким планом действий согласен и канцлер Германии Г. Коль. В свою очередь Е.М. Примаков, также присутствовавший в Лионе, тут же заявил французскому коллеге де Шаретту, что Россия с ходу готова согласиться на это предложение.
Таким образом, расчет Е.М. Примакова на то, что «диверсифицированные» консультации с ведущими европейскими странами НАТО окажутся гораздо более плодотворными, нежели попытки договориться с США, полностью оправдался. Российскому министру удалось добиться главного на данном этапе – получить фактическое подтверждение готовности европейских лидеров обсуждать проблему расширения НАТО так, как того добивалась Москва.
Однако Соединенные Штаты не могли допустить того, чтобы новая архитектура отношений НАТО и России явилась результатом «сепаратных» переговоров РФ с европейскими странами альянса, и Вашингтон поторопился сделать первое конструктивное предложение Москве – подключить к переговорам Солану, который в силу своего положения в гораздо большей степени зависел от США, нежели европейцы. Первый пристрелочный разговор Е.М. Примакова с генсеком НАТО состоялся в сентябре 1996 г. в Вене, где российский министр сделал остановку, направляясь в Нью-Йорк на Генассамблею ООН. Разговор оказался абсолютно безрезультатным: Солана все время оговаривался, что не имеет полномочий без предварительных консультаций внутри НАТО обсуждать какие-либо содержательные инициативы. Резко контрастировала с сущностным наполнением и даже тональностью установившегося диалога с европейскими партнерами состоявшаяся после разговора с Соланой очередная встреча Е.М. Примакова с Кристофером в Нью-Йорке, в ходе которой снова была четко обозначена американская позиция: выработка особых отношений между РФ и альянсом не должна никак сказываться на деятельности по его расширению. Госсекретарь дал понять, что недоволен «сепаратными» переговорами Москвы с Великобританией, Германией и Францией и считает основным именно переговорный процесс между США и РФ. Кристофер также заявил о желательности завершить подготовку хартии Россия–НАТО к декабрю текущего года, а на возражение Е.М. Примакова о недопустимости спешки при выработке такого рода документа ответил, что не считает этот договор к чему-то обязывающим и потому не видит необходимости в его детализации. Впечатления главы российского МИДа от пребывания в Нью-Йорке несколько улучшились после его общения с Б. Клинтоном. Президент США подчеркнул значимость сотрудничества Вашингтона и Москвы в разрешении наиболее острых международных проблем – таких, как нераспространение ядерного оружия и ближневосточное урегулирование, – и подтвердил свою приверженность установлению особых отношений между НАТО и Россией. Докладывая в Кремль о состоявшейся встрече с Клинтоном, Е.М. Примаков заметил, что после этих слов остается слабая надежда на то, что американский президент не разделяет позиции «ястребов», стремящихся не допустить никакого влияния РФ на процесс расширения НАТО.
Между тем стратегическая линия Е.М. Примакова на последовательную работу в вопросе о расширении НАТО именно с европейскими партнерами принесла к концу 1996 г. очень важный результат. В начале декабря на саммите ОБСЕ в Лиссабоне была принята декларация «О модели общей и всеобъемлющей безопасности для Европы XXI века», в которой подчеркивалась недопустимость обеспечения безопасности одних стран путем ущемления интересов других, говорилось о необходимости учитывать мнения государств, не являющихся членами международных военно-политических структур, отрицалась возможность преобладания какого-либо объединения стран над всеми остальными. Итоги саммита были веским европейским ответом заокеанским кругам, стремившимся изолировать РФ от ее участия в дальнейшей судьбе НАТО. По этому поводу Е.М. Примаков впоследствии лаконично заметил: «Лиссабон продемонстрировал, что к голосу России прислушиваются». Атмосфера Лиссабона сказалась и на сделанном через несколько дней после саммита заявлении Совета НАТО о том, что альянс не намерен размещать ядерное оружие во вновь принимаемых в организацию странах.
Все это было обнадеживающим фоном для состоявшейся 11 декабря 1996 г. в Брюсселе встречи российской делегации во главе с Е.М. Примаковым с министрами иностранных дел натовских стран в формате «16+1». Именно на этом мероприятии главы внешнеполитических ведомств стран альянса сделали Е.М. Примакову официальное предложение начать переговоры по подготовке «Основополагающего акта Россия–НАТО». Российская сторона расценила эту ситуацию как весьма благоприятную для старта работы в этом направлении и приняла предложение.
Развернулась кропотливая работа. В январе 1997 г. на встрече Е.М. Примакова с генсеком НАТО Соланой в подмосковном мидовском особняке «Мещерино» стороны уяснили позиции друг друга по важнейшему вопросу: Россия требовала, чтобы хартия Россия–НАТО непременно содержала в себе договоренности по военным проблемам, высокий чиновник альянса лично не возражал, но дал понять, что это не в его компетенции – он порекомендовал обсудить данное условие напрямую с Вашингтоном. И когда по прошествии последующих полутора месяцев, в течение которых происходили рабочие встречи с натовскими представителями, позиция Москвы по военной составляющей хартии продолжала игнорироваться Брюсселем, Солана снова призвал Е.М. Примакова выйти с этим вопросом непосредственно на США.
Е.М. Примакову стало понятно, что настало время снова скорректировать приоритеты переговорного процесса и приложить все силы для достижения взаимопонимания с американской стороной. Тем более что ситуация для такого дипломатического разворота была чрезвычайно удобной: в Госдепе произошли важные кадровые перестановки – ушел крайне неудобный для российской стороны Кристофер, и на его место была назначена М. Олбрайт, и по происхождению, и по предыдущей профессиональной деятельности гораздо лучше Кристофера разбиравшаяся в восточноевропейских – а через них и в российских – реалиях.
Надежды на возможность найти общий язык с новым руководством Госдепа оправдались. Уже на первой московской встрече Е.М. Примакова с Олбрайт в феврале 1997 г. обсуждение военного аспекта хартии стало более конкретным и содержательным. Этот успех был развит российским министром иностранных дел во время его мартовского визита в США, в ходе которого шла подготовка к встрече Б.Н. Ельцина и Б. Клинтона в Хельсинки 20–21 марта 1997 г. По итогам непростых переговоров с президентом США, госсекретарем и другими официальными лицами стороны зафиксировали совпадение позиций по целому ряду вопросов, а соответствующие формулировки полностью отвечали российским интересам: подтверждался обязывающий характер будущего «Основополагающего акта», в совместном заявлении обоих президентов прописывался отказ американской стороны от наращивания на постоянной основе натовских сил вблизи границ РФ, в «Основополагающем акте» гарантировалось непродвижение ядерного оружия в присоединявшиеся к альянсу страны, констатировалась возрастающая роль ОБСЕ в обеспечении европейской безопасности, в итоговом заявлении глав РФ и США появлялся устраивавший обе стороны пункт о стратегических наступательных вооружениях. В ходе самой встречи в верхах все эти предварительные заготовки – правда, после нового витка непростого согласования экспертами позиций обеих сторон по некоторым вопросам – были приняты.
Это означало, что дальнейшая разработка хартии Россия–НАТО снова должна была проводиться с брюссельскими чиновниками – но уже не столько концептуально, сколько в режиме конкретизации общих хельсинкских договоренностей и оттачивания положений будущего документа. Несмотря на то, что оставалось решить, как казалось, технические вопросы, переговоры снова зашли в тупик. Е.М. Примакову, встречавшемуся в середине апреля в Брюсселе с генсеком НАТО Соланой, стало понятно, что альянс по-прежнему не готов гарантировать российской стороне, что не станет выстраивать за ареалом нынешних 16 государств – членов блока военную инфраструктуру для постоянного базирования ударных группировок вооруженных сил. Оставались несогласованными и позиции по Договору об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ). В сложившейся ситуации возникла необходимость в новой встрече глав внешнеполитических ведомств России и США.
Такая встреча состоялась в Москве 1–2 мая 1997 г. В результате непростых переговоров сторонам удалось прийти к консенсусу. Олбрайт согласилась при переходе к оценке размеров вооруженных сил по «национальным потолкам» учитывать и ограничения, зафиксированные в ДОВСЕ. А относительно военной инфраструктуры новых членов альянса была согласована размытая формулировка об отказе от размещения в этих странах «существенных» сил на регулярной основе. Таким образом, если по ДОВСЕ уступали Соединенные Штаты, то по размерам и составу инфраструктуры – Россия. В той ситуации не представлялось возможным оценить, кому пришлось пойти на большие уступки, да и сама постановка такого вопроса не выглядела корректной. Но в целом если говорить о том, что в результате этих переговоров в Москве были сняты последние препоны на пути к подписанию 27 мая 1997 г. в Елисейском дворце «Основополагающего акта», который на тот момент был максимально возможным шагом Запада навстречу России, то есть все основания считать этот документ крупным успехом нашей дипломатии и персонально министра иностранных дел.
XII. Доктрина Примакова в действии
Когда в октябре 1997 г. после весьма предвзятого доклада Спецкомиссии ООН по разоружению Ирака под руководством Р. Батлера Совет Безопасности ООН принял резолюцию, осуждавшую Багдад, иракское руководство в ответ стало чинить препоны дальнейшей работе Спецкомиссии. Обстановка вокруг этой страны стала стремительно накаляться. В складывавшейся ситуации Е.М. Примакову снова, как и в 1990–1991 гг., пришлось заняться урегулированием спровоцированного Багдадом кризиса – пусть и несопоставимого по своему значению и масштабам с вторжением в Кувейт и во многом обусловленного необъективностью самой Спецкомиссии. Находясь в конце октября 1997 г. на Ближнем Востоке и занимаясь проблемами арабо-израильского конфликта, глава российского МИДа тем не менее нашел возможность встретиться с главами Египта и Сирии, чтобы обсудить с ними обострение иракского вопроса. Х. Мубарак и Х. Асад назвали недопустимым шагом силовую акцию против Ирака. Не снимая ответственности с Ирака, они высказали претензии и к Спецкомиссии. Эти встречи стали для Е.М. Примакова важным индикатором настроений в арабском мире и позволили выработать дальнейший план его действий.
Российский министр оказывался поистине незаменимой фигурой, имевшей возможность способствовать разрешению кризиса именно дипломатическим путем. С одной стороны, Е.М. Примаков, опираясь на свои давние отношения с иракским руководством, прошедшие через испытания кризисом 1990–1991 гг., мог вести прямые консультации с Багдадом вплоть до самого высокого уровня. Для западных политиков такого рода контакты были либо предельно затруднены, либо вовсе невозможны. С другой стороны, теперь – в отличие от событий семилетней давности – статус Евгения Максимовича был исключительно высоким, особенно после его усилий по подготовке «Основополагающего акта», и он мог не только напрямую выходить на своих западных коллег, но и общаться с первыми лицами. Однако и ситуация была далеко не такой однозначной, как накануне и во время «Бури в пустыне»: безусловно, вина Багдада в срыве работы Спецкомиссии была очевидной, но и сама эта ооновская структура вела себя довольно двусмысленно, как бы усматривая свою цель не в сборе объективной информации о наличии или отсутствии у Ирака оружия массового уничтожения или о степени его готовности производить таковое, а в провоцировании иракского руководства на резкие выпады в свой адрес, что могло бы стать поводом для очередной военной кампании против этой страны.
Е.М. Примаков попытался сразу же найти решение, устраивавшее все стороны. 18–19 ноября 1997 г. он провел в Москве серьезные переговоры с Т. Азизом, в результате которых был достигнут компромисс: Багдад заявил о готовности снова принять Спецкомиссию, а Россия – о намерении добиваться в Совете Безопасности ООН перевода ее работы из режима инспекций в более щадящий и демонстрирующий уважительное отношение к Ираку режим мониторинга в сфере контроля за его ядерной и ракетной программами. Но подлинную дипломатическую победу главе российского МИДа удалось одержать на следующий день, когда собравшиеся в Женеве руководители внешнеполитических ведомств Великобритании, России, США, Франции, а также представитель Китая фактически согласились с продвигавшейся Москвой идеей о необходимости серьезных улучшений в работе Спецкомиссии в плане скорейшего перевода инспекций в режим мониторинга – разумеется, в тех вопросах, в каких это было возможно. Днем позже Спецкомиссия заявила о согласии принять высказанные ей рекомендации, и работа ее групп в Ираке была возобновлена.
Однако говорить о начале разрешения кризиса еще не приходилось. Спецкомиссия подняла вопрос о ее допуске на ряд президентских объектов с целью проверки их на предмет хранения запрещенных материалов, могущих быть использованными для производства оружия массового уничтожения. Ирак не возражал против допуска на эти объекты представителей стран – постоянных членов Совета Безопасности, но не лиц из Спецкомиссии. В принципе Багдад можно было понять, поскольку в соответствии с прежними договоренностями президентские объекты не подлежали инспекционной проверке и перемена правил на ходу была воспринята руководством Ирака как демонстративное проявление пренебрежительного отношения к нему. Но и отказ Багдада открыть президентские объекты перед Спецкомиссией не был выходом, потому что создавал формальный повод для применения силы в отношении Ирака. И Вашингтон не преминул этим воспользоваться: президент США одобрил план, предусматривавший бомбардировки Ирака, а Р. Батлер сделал провокационное заявление о якобы имевшемся у Багдада бактериологическом оружии. Ответное опровержение Ирака, естественно, никто не собирался принимать в расчет. Америка последовательно вела дело к силовой развязке.
Но этого удалось не допустить – и снова во многом благодаря исключительной дипломатической хватке Е.М. Примакова. С одной стороны, он не только предложил иракцам компромиссное решение – Спецкомиссия допускается на президентские объекты, но в сопровождении представителей стран – постоянных членов Совета Безопасности, – но и убедил президента Франции и – через Б.Н. Ельцина – премьер-министра Италии в том, что другого мирного разрешения проблемы не существует. С другой стороны, российский министр иностранных дел проработал инициативу, которая была впервые озвучена в начале февраля 1998 г. в совместном заявлении президента РФ и премьера Италии Р. Проди – о подключении к переговорному процессу генерального секретаря ООН К. Аннана. С третьей стороны, Евгений Максимович содействовал отправке в Багдад своего заместителя В.В. Посувалюка в качестве спецпредставителя президента РФ, которому поручалось проведение переговоров с иракской стороной, и в начале февраля 1998 г. Посувалюк договорился с Хусейном о подключении к мирному разрешению проблемы К. Аннана. В итого генсек ООН прибыл в конце февраля 1998 г. в Багдад, где встретился с Хусейном и подписал с Азизом меморандум о взаимопонимании, по которому Спецкомиссия возобновляла свои инспекции, а спорные президентские объекты открывались для формируемой лично генсеком ООН «специальной группы».
На этот раз бомбардировок Ирака удалось избежать, хотя российскому руководству – и в том числе Е.М. Примакову – было ясно, что Вашингтон будет и впредь искать малейший повод для силового воздействия на Багдад, пока там будет сохраняться режим Хусейна. Эти пессимистические прогнозы оправдались – не прошло и года, как в декабре 1998 г. США, используя очередную проблему со Спецкомиссией – а точнее, явно преднамеренные действия в этом направлении Р. Батлера, – все же развязали против Ирака силовую акцию. Но в большой политике приходится довольствоваться и малым. И в том, что эту акцию удалось отсрочить почти на год, была очевидная заслуга российского министра иностранных дел.
Когда Е.М. Примаков возглавлял МИД, ему снова, как и пять лет назад, когда он руководил разведкой, пришлось включиться в разрешение кризисной ситуации на Балканах – только на этот раз не за пределами Союзной Республики Югославии, а на ее территории – в Косове. К концу февраля 1998 г., то есть к моменту резкого обострения противостояния между частями югославских вооруженных сил и Освободительной армией Косова, власти этого края объявили о своей независимости от Белграда, что, естественно, не признавалось в югославской столице. И на этом фоне провокация, устроенная албанскими террористами, напавшими на патруль союзных сил правопорядка, привела к стремительному разрастанию конфликта. При этом складывалось впечатление, что Запад как будто ждал такого развития событий и был к нему готов, поскольку буквально сразу же заявил о необходимости введения новых санкций против СРЮ. Становилось ясно, что, не сумев окончательно расчленить союзное государство в первой половине 1990‑х гг., Запад в лице прежде всего США, фактически потворствуя албанским сепаратистам, начинает очередную попытку в этом направлении.
Перед российским МИДом встала сложная задача. Предстояло, не портя отношений с западными партнерами, с которыми только что удалось на выгодных для Москвы условиях договориться об особых отношениях с НАТО, продемонстрировать мировому сообществу, что мы не намерены спокойно наблюдать за разгорающимся на Балканах новым конфликтным очагом и будем – несмотря на сложность и непредсказуемость С. Милошевича, ставшего к тому времени президентом СРЮ, – последовательно отстаивать интересы Белграда. И Е.М. Примакову удалось выдержать эту линию и в качестве министра иностранных дел, и впоследствии – уже в должности Председателя Правительства.
На первом же после обострения ситуации в Косове заседании Контактной группы по бывшей Югославии в начале марта 1998 г., на котором в итоге все же были приняты санкции против СРЮ, глава российского МИДа дистанцировался от этого решения и заявил, что поддерживает введение ограничений лишь на поставки в СРЮ оружия и военной техники и при этом рассчитывает на то, что симметричное решение будет принято и в отношении косовских боевиков. Однако становилось понятным, что при выстраивании собственной политики в отношении Белграда одна лишь демонстрация нашего несогласия с западными партнерами не приведет ни к какому конструктивному результату. Поэтому Е.М. Примаков в присущей ему манере именно конструктивного ведения переговорного процесса ради достижения конкретных результатов стал придерживаться гибкой линии, сочетавшей уступки Западу с неколебимым отстаиванием тех позиций, которые ни в коей мере нельзя было сдавать.
Как и в случае с обострением ситуации вокруг Ирака, Евгений Максимович присутствовал одновременно на нескольких переговорных площадках, для каждой из которых у него была своя «дорожная карта». Так, встречаясь в середине марта 1998 г. с Милошевичем, он рекомендовал президенту СРЮ наверстать, насколько это было возможно, упущенное и самому предложить условия автономного нахождения Косова в составе единого союзного государства, инициировать переговоры с албанцами, «открыть» конфликт для наблюдателей из ОБСЕ и главное – чтобы снять все претензии с Белграда – вывести из края югославские войска. А примерно через неделю – на встрече Контактной группы в Бонне – российский министр иностранных дел сфокусировался, по сути, на единственной проблеме – необходимости сохранить территориальную целостность СРЮ. Через месяц, на заседании Контактной группы в Риме, к этому базовому требованию, на котором основывалась позиция России, Е.М. Примаков добавил еще одно – осуждение террористической деятельности косовских албанцев.
Тем временем плотная работа главы МИДа РФ на белградской переговорной площадке принесла свой результат – в середине мая С. Милошевич и непризнанный Белградом президент Косова И. Ругова сели за стол переговоров. Реакция Контактной группы на это событие последовала незамедлительно – было объявлено, что при условии дальнейшего развития переговорного процесса между обеими сторонами конфликта в Косове ранее объявленные санкции в отношении Белграда будут приостановлены. Однако такой сценарий не устраивал тех, кто сделал ставку на распад СРЮ путем разжигания конфликта в Косове. В конце мая 1998 г. Освободительная армия Косова совершила ряд провокаций, вызвав ответные действия со стороны югославской армии. На этом фоне косовская делегация отказалась продолжать переговоры с Белградом.
Для Е.М. Примакова не оставалось сомнений в том, что конфликт в Косове переходит в новую фазу и вероятность вмешательства в него сил альянса становится крайне высокой. При таком раскладе следовало как можно скорее пересмотреть прежние переговорные ориентиры.
Во-первых, надо было во чтобы то ни стало выиграть время и, пока западная пропагандистская машина еще не начала массированную обработку общественного мнения, подготавливая его к возможной натовской операции, предложить коллегам по Контактной группе какое-то иное решение, которое могло бы их устроить. И таким решением явилась ставка на ОБСЕ как на основной международный субъект, участвующий в нормализации обстановки в СРЮ. На состоявшейся 12 июня 1998 г. в Лондоне встрече министров иностранных дел государств – членов Контактной группы по бывшей Югославии Е.М. Примаков активно выступал за усиление роли этой организации в нормализации обстановки в Косове и вокруг него.
Во-вторых, стало ясно, что требовать от Белграда безоговорочного вывода из Косова югославских вооруженных сил нереально, да и неправильно, так как такой шаг привел бы к моментальному установлению контроля Освободительной армии Косова над всей территорией края. И во время пребывания С. Милошевича в Москве в середине июня 1998 г. в текст его совместного с Б.Н. Ельциным заявления была внесена новая формулировка: союзные силы безопасности станут возвращаться в места постоянной дислокации по мере спада террористической активности в крае. То есть Москва фактически легализовывала войсковую операцию югославских вооруженных сил по наведению порядка в Косове. Чтобы максимально сгладить эффект от этой формулировки по наиболее острому для Запада вопросу в тексте заявления снова подчеркивалась особая роль ОБСЕ в деле урегулирования конфликта, говорилось о необходимости допускать в край дипломатических представителей, международные организации и, конечно, возвращавшихся беженцев. Иными словами, необходимость пребывания в Косове армейских соединений СРЮ подавалась в одном «пакете» с установкой на превращение территории конфликта в максимально прозрачную для международных наблюдателей зону и ставилась в прямую зависимость от террористической деятельности Освободительной армии Косова.
Расчет оказался абсолютно точным. В Косове стала функционировать Международная дипломатическая миссия наблюдателей, под кураторством Контактной группы и при непосредственном участии ее экспертов развернулась подготовка документа, определяющего новый статус края. К концу лета проект документа был готов и передан на рассмотрение Милошевичу и Ругове. Однако такое развитие событий никак не устраивало Вашингтон, который не отказался от своих планов по расчленению СРЮ. И параллельно с разработкой документа о статусе Косова сначала в Вашингтоне, а затем и в отдельных европейских столицах стали указывать на непрекращающиеся стычки между югославскими силами и Освободительной армией Косова и утверждать, что остается единственный способ поставить на место Белград – принять в Совете Безопасности ООН резолюцию в соответствии с седьмой главой Устава ООН, в которой против агрессора разрешаются любые санкции – вплоть до силового принуждения к миру. При этом из обеих линий – на переговорный процесс и придание краю нового статуса и на подготовку общественного мнения к вооруженному усмирению Белграда – последняя явно стала доминировать. В начале осени 1998 г. Е.М. Примаков покинул МИД, возглавив правительство. Но на тот момент уже было ясно, что США стимулируют конфликт в Косове и что новому премьеру, по-видимому, придется снова заниматься его урегулированием.
В годы пребывания Е.М. Примакова на посту главы МИДа, разумеется, оказался востребованным и его бесценный ближневосточный опыт. В конце апреля 1996 г. по согласованию с президентами США и Франции Евгений Максимович был послан Б.Н. Ельциным в Бейрут, где уже находились главы внешнеполитических ведомств этих стран, а также министр иностранных дел Италии, предпринимавшие усилия по прекращению боевых действий на юге Ливана, где в это время Израиль проводил операцию «Гроздья гнева» против группировки «Хезболла». В ходе этой ближневосточной миссии Е.М. Примаков побывал также в Иерусалиме и в Дамаске. В сирийской столице, используя свои старые связи в этом регионе, глава российского МИДа вместе с французским коллегой встречался с министром иностранных дел Ирана Велаяти, имевшим влияние на лидеров «Хезболлы», а также – уже лично сам – с одним из руководителей этой группировки, который специально прибыл из Бейрута, чтобы провести беседу с российским министром иностранных дел. Несмотря на то, что все лавры по достижению перемирия межу сторонами приписал себе госсекретарь США Кристофер, на самом деле прекращение огня вряд ли могло быть достигнуто столь быстро, если бы не прямые договоренности Е.М. Примакова с этими деятелями.
Следующий визит главы МИДа РФ в этот регион состоялся через полгода и был вызван избранием премьер-министром Израиля лидера партии Ликуд Б. Нетаньяху и возникшими в связи с этим опасениями в арабском мире, что новое израильское руководство подвергнет ревизии решения Мадридской мирной конференции 1991 г., заложившей основы ближневосточного урегулирования. Е.М. Примаков предпринял дипломатическое турне и посетил Сирию, Ливан, Египет, Израиль, Иорданию. В ходе непростых, но откровенных переговоров с премьером Израиля и руководством арабских стран российский министр иностранных дел получил от обеих сторон заверения в их неизменной приверженности мадридской формуле «мир в обмен на территории». Это турне в целом способствовало стабилизации ситуации в этом регионе, подтверждению позиции России как одного из ведущих посредников мирного урегулирования на Ближнем Востоке. В частности, благодаря «челночным» поездкам между Израилем и Сирией Е.М. Примакову удалось снять напряженность, возникшую в связи со взаимными подозрениями сторон в возможном нарушении статус-кво Голанских высот.
В качестве главы российского МИДа Е.М. Примаков участвовал и в разрешении конфликтов на постсоветском пространстве. В 1996 г. он лично организовывал обмен пленными между обеими сторонами карабахского конфликта по принципу всех на всех, совершив несколько перелетов между Ереваном, Степанакертом и Баку, в результате чего были вызволены из плена более двухсот человек. Под руководством Евгения Максимовича в том же году был разработан проект урегулирования этого конфликта, в соответствии с которым Нагорному Карабаху предоставлялась предельно широкая автономия в составе Азербайджана, однако данное предложение не получило поддержки ни в Степанакерте, ни в Баку. Е.М. Примаков также стал инициатором и фактическим организатором встречи президента Грузии Э.А. Шеварднадзе и президента Республики Абхазии В.Г. Ардзинбы в августе 1997 г. в Тбилиси, которая имела все шансы положить начало мирному урегулированию грузино-абхазского конфликта.
Тот новый внешнеполитический курс, который был заявлен Евгением Максимовичем после его прихода в МИД и который последовательно реализовывался им на протяжении всего времени руководства внешнеполитическим ведомством, можно с полным основанием назвать доктриной Примакова. Формула этой доктрины: обеспечение национальных интересов посредством активной и многоуровневой дипломатии с задействованием всего потенциала переговорных возможностей, а также с максимальным учетом особенностей внешней политики других стран и выстраиванием – с опорой на такие особенности – договорных комбинаций для выгодного решения проблем мировой политики. Для воплощения на практике этой доктрины у Евгения Максимовича сформировался и собственный дипломатический метод, который, по словам С.В. Лаврова, заключался в отказе от «упрощенных, черно-белых подходов», пристальном внимании к деталям и личным контактам.
XIII. Апогей карьеры: во главе антикризисного кабинета
Занимая на протяжении своей жизни самые разные – и по уровню, и по содержательной стороне – руководящие посты, Евгений Максимович всегда меньше всего внимания уделял внешней, показной стороне своей деятельности, тому, как она воспринималась окружающими. Он просто работал, делал дело, а о том исключительно уважительном отношении, с которым к нему относились и практически все без исключения подчиненные, и подавляющая часть начальников, хотя и знал, но не предпринимал никаких действий, чтобы как-то преднамеренно его стимулировать. Поэтому когда в конце лета – начале осени 1998 г., после дефолта, отставки кабинета С.В. Кириенко и дважды выраженного Думой несогласия с кандидатурой В.С. Черномырдина, которого Ельцин решил снова призвать на пост премьера, в самых разных частях общественно-политического спектра вдруг одновременно заговорили именно о Е.М. Примакове как оптимальном Председателе Правительства в кризисное время, для самого Евгения Максимовича такое единодушие было во многом неожиданным.
Между тем в подобном консенсусе не было ничего необычного. В критические моменты общество всегда обращается за помощью к наиболее безупречным, незамаранным, тем, кого действительно уважает. Так получилось, что на тот момент этим критериям отвечало лишь одно лицо – из обоймы тех, кто по своему политическому весу и опыту работы мог бы претендовать на второй пост в государстве, – министр иностранных дел. Это настроение почувствовали и в Кремле, и президент, не желая доводить дело до третьего отказа Думы проголосовать за Черномырдина – а значит, и до необходимости распустить палату, чего в обстановке глубокого экономического кризиса ни в коем случае нельзя было делать, – предложил главе МИДа пойти на повышение. После некоторых колебаний Евгений Максимович согласился. Его кандидатура прошла в Думе с первой же попытки: 11 сентября 1998 г. за него проголосовали более 70 процентов депутатов. Этот результат можно считать зримым доказательством исключительного доверия к Е.М. Примакову. Безусловно, такое доверие ко многому обязывало. Но вместе с тем оно и предоставляло определенный карт-бланш, на который при усугублявшемся экономическом кризисе был готов пойти и Кремль.
Этим карт-бланшем Е.М. Примаков сполна воспользовался при формировании своего кабинета. Им было создано первое в истории постсоветской России коалиционное многопартийное правительство, крайне необходимое по двум причинам: во-первых, потому что оно способствовало столь важной в обстановке кризиса консолидации общества, а во-вторых, поскольку позволяло собрать команду действительных профессионалов, пусть и не состоявших в «партии власти». Евгений Максимович самым тщательным образом подошел к комплектации кабинета, при выборе кандидатур отдавал предпочтение тем лицам, с которыми либо где-то вместе работал, либо просто пересекался – но при этом видел человека в деле. Так, первым заместителем Е.М. Примакова стал член думской фракции КПРФ Ю.Д. Маслюков, с которым Евгений Максимович был близко знаком еще с советских времен, когда оба состояли в Политбюро ЦК, а другим первым заместителем – вполне встроенный в «партию власти» губернатор Ленинградской области В.А. Густов, имевший лишь некоторые дела с Е.М. Примаковым в его бытность главой МИДа. «Простыми» заместителями главы правительства были назначены посол России в Греции В.И. Матвиенко, думский депутат-аграрий Г.В. Кулик и министр науки и технологий в кабинете Кириенко В.Б. Булгак. Если говорить о министерских постах, не входящих в число «президентских», то в выборе кандидатов на них, помимо Председателя Правительства, участвовали и профильные вице-премьеры. В результате к концу сентября сложилась высокопрофессиональная команда, способная к плодотворной совместной работе.
Последнее обстоятельство было особенно важным, поскольку выводить страну из кризиса надо было буквально мобилизационными мерами, и в этом смысле кабинету Е.М. Примакова не были свойственны присущие любому коалиционному правительству бесконечные утряски и согласования групповых и фракционных интересов. Именно поэтому сам Евгений Максимович и отказывался считать определившийся к концу сентября 1998 г. состав «Белого дома» коалиционным: все члены правительства, подчеркивал он уже потом, «подчинялись тем единым “правилам игры”, которые устанавливались в кабинете». Такого в истории исполнительной власти новой России еще не было – сильные подводные течения имели место во всех прежних правительственных командах. Появились они и в кабинете Е.М. Примакова – но это было уже значительно позже и не по вине премьера.
Перед правительством стояла сложнейшая задача: остановить катастрофические процессы в экономике, обвальным образом нараставшие после августовского дефолта, но на самом деле подготовленные всей предыдущей эпохой непродуманных реформ, с помощью которых в стране насаждалась по форме рыночная, а по сути теневая экономика. А для этого требовалось взять курс на проведение такой экономической политики, которая, с одной стороны, позволила бы навести элементарный порядок в экономике, но с другой стороны, не была бы возвратом к прошлому, отказом от рыночных ориентиров. Следовало качественно усилить роль государства в управлении макроэкономическими процессами – и вместе с тем отдавать себе отчет в том, что предпринимаемые исключительные меры вмешательства в рыночную экономику являются временными и от них надо будет постепенно отказываться, когда удастся остановить разрастание кризиса и когда появятся зримые свидетельства его преодоления.
Е.М. Примаков изначально не стал разрабатывать какую-то целостную концепцию выхода из кризиса, как минимум, по трем причинам. Во-первых, на подготовку такого рода документа ушло бы время – во всяком случае, уж точно несколько недель, – и вынужденное бездействие на протяжении этого срока могло бы оказаться фатальным: появившаяся программа попросту уже не соответствовала бы тем масштабам, до которых дошел бы обвал экономики. Во-вторых, Председатель Правительства сделал абсолютно оправдавшую себя ставку именно на «пожарные» меры – на первоочередное решение наиболее острых проблем с последующим переходом к тем вопросам, с которыми можно было на первом этапе и повременить. Наконец, в-третьих, понимая, что его кабинет будет постоянно находиться под пристальным вниманием недоброжелателей, Евгений Максимович не хотел им предоставлять такой козырь, как план действий правительства, чтобы не создавать лишнего медийного шума, который будет явно не на пользу серьезной работе.
Однако было бы неверно считать, что правительство Е.М. Примакова действовало лишь в режиме реагирования на те или иные острые проблемы. На деле программа первоочередных мер не только для нейтрализации разрушительных последствий дефолта, но и рассчитанных на следующий этап – после вывода экономики из кризиса, – безусловно, существовала, но не в виде какого-то документа, а как комплексное понимание некой стратегии, которую надлежало реализовать.
Дефолт обернулся неплатежами занятым в бюджетной сфере и получавшим разного рода социальные выплаты. Требовалось в срочном порядке изыскать в бюджете резервы, которые можно было бы использовать для погашения задолженностей. Но если на федеральном уровне алгоритм перераспределения бюджетных средств был в целом понятен – что, впрочем, не слишком облегчало задачу поиска реальных денег без включения «печатного станка», против чего Е.М. Примаков был настроен самым решительным образом, – то борьба с неплатежами из местных бюджетов оказалась намного сложнее. Во многом это явилось следствием того, что региональные власти не всегда выражали готовность отказаться от практики оборота переведенных из федерального бюджета средств в подконтрольных коммерческих структурах и делали все возможное для того, чтобы сделать эту сферу предельно непрозрачной для контроля со стороны центра. Поэтому премьер обозначил принципиальную позицию кабинета по вопросу о борьбе с неплатежами в регионах: проблема будет решаться главным образом путем наведения порядка в системе региональных бюджетов. Местным властям было предписано расходовать на оплату труда бюджетников, привязанных к региональным бюджетам, почти половину доходов и поставлено жесткое условие, что при неисполнении этого указания и в случае нецелевых трат перечисленных из центра средств регионы будут подчинены непосредственному казначейскому финансовому управлению.
Безотлагательные «пожарные» меры свелись также к элементарному недопущению проблем с продовольствием и товарами первой необходимости. Были достигнуты договоренности о получении продовольственной помощи из Америки и о погашении задолженностей Белоруссии и Украины за российский газ пищевой продукцией, а также упрощены и удешевлены таможенные процедуры по «критическому импорту».
Для оживления реального сектора требовалось покончить с неплатежами между хозяйствующими субъектами, а также между ними, с одной стороны, и государством – с другой. Эта проблема во многом была вызвана сокращением объема денежной массы и для своего решения – если правительство решительно отказывалось запускать «печатный станок» – требовала высвобождения «живых» денег из номинально зафиксированных взаимных долговых обязательств. Е.М. Примаков пошел наперекор рекомендациям МВФ и основанной на них незыблемой установке предыдущих кабинетов и санкционировал взаиморасчеты между предприятиями и бюджетом по линии казначейства на клиринговой основе. Это сразу же позволило получить несколько десятков миллиардов «живых» рублей и при этом избежать их разворовывания коммерческими банками. Безусловно, правительство не рассматривало взаиморасчеты как систему, которой отныне станет следовать, речь шла лишь о временном использовании этого механизма. К тому же взаиморасчеты не были самоцелью – даже как эффективный способ наращивания денежной массы. Они рассматривались кабинетом в качестве первого шага дальнейшего финансового оздоровления предприятий-должников. За этим шагом должна была последовать реструктуризация долгов, чтобы предприятия снова могли стать рентабельными.
Существует мнение, что оживление реального сектора при правительстве Е.М. Примакова произошло вследствие объективных экономических причин, а вовсе не стараниями самого кабинета: девальвация рубля активизировала промышленность, ориентированную на экспорт, а также в принципе замещение резко подорожавшего импорта российской продукцией. Разумеется, эти объективные причины не следует сбрасывать со счетов, однако сами по себе они еще ничего не значили, став лишь благоприятным фоном для предпринятого правительством масштабного комплекса мер по поддержке и стимулированию отечественного производителя. Регионам было разрешено возвращать долги по бюджетным кредитам продовольственными товарами, причем по рыночным ценам. Значительно уменьшались НДС на продукты питания и тарифы на перевозки некоторых сельскохозяйственных товаров по железным дорогам. Ощутимый эффект для производителя дало инфраструктурное регулирование условий его деятельности, что было вполне в пределах компетенции правительства, требовало всего лишь комплексной статистической оценки, но при этом почему-то так и не вошло в постсоветскую практику руководства реальным сектором. Были выработаны схемы льготного кредитования, взаимозачетов на основе варьирования тарифами на энергоносители и электроэнергию.
Требовались и более фундаментальные перемены – например, качественно иная расстановка экономических приоритетов нежели та, какая существовала на протяжении всего времени реформ: безусловный приоритет следовало отдать развитию реального сектора. А это, в свою очередь, делало необходимой основательную реструктуризацию банковской деятельности. По инициативе Е.М. Примакова кабинет совместно с Центробанком провел масштабную санацию этой сферы, для чего было создано специальное Агентство по реструктуризации кредитных организаций. Эти меры преследовали главную цель – усилить инвестиционную активность банков, способствовать их профилированию и специализации для выстраивания целевых договорных отношений с предприятиями реального сектора.
При составлении проекта бюджета на 1999 г. были досконально учтены и систематизированы все инвестиционные ресурсы страны и обозначалась задача приоритетного финансирования конкурентоспособных производств, чья продукция традиционно составляла преимущественную часть товарного экспорта и пользовалась спросом на внутреннем рынке.
Были предприняты серьезные шаги по реформированию налоговой политики. Пожалуй, наиболее значимым социально-психологическим последствием дефолта стал тотальный кризис доверия в обществе вообще и в хозяйственно-экономических отношениях в частности. Налоговая дисциплина, и без того не утвердившаяся в качестве более или менее устойчивой поведенческой нормы за годы существования молодой рыночной экономики, после дефолта вообще упала, и размер доходной части бюджета 1999 г. становился весьма условной величиной, то есть работать над этим основополагающим документом приходилось фактически вслепую. Ни о каком преодолении кризиса не могло быть и речи без наведения порядка в налоговой области. И правительство приняло принципиальное и, наверное, единственно возможное в тот момент решение: добиться качественного улучшения собираемости налогов за счет уменьшения их количества и размеров. Опять-таки ради оживления реального сектора пошли на обычное в таких случаях непопулярное решение – по возможности перенести налоговое бремя на потребителя, сняв его с производителя. Естественно, для улучшения собираемости налогов пришлось задействовать и правоохранительные органы, хорошо осведомленные о практиковавшихся в РФ схемах ухода от налоговых выплат. Результат предпринятых действий не замедлил сказаться – налоговые поступления заметно возросли.
Еще в первые дни пребывания на посту Председателя Правительства Е.М. Примаков заявил свою однозначную позицию: несмотря на неправовой характер многих приватизационных сделок, совершенных за годы реформ, никакого передела собственности его кабинет проводить не будет, поскольку это при несомненном популистском эффекте вначале приведет к непредсказуемым по своему деструктивному эффекту последствиям. Однако из этой установки вовсе не вытекало, что правительство не предполагало наводить порядок в сфере управления госсобственностью. Был подвергнут ревизии перспективный план приватизации, в него внесли существенные коррективы. Например, не была разрешена продажа 25 процентов акций «Связьинвеста», которые принадлежали государству, по резко заниженной цене – якобы из-за дефолта, а на самом деле, чтобы гарантировать приобретение этого пакета олигархическим капиталом на выгодных для него условиях. Однако в реалиях 1990‑х гг. подобные решительные действия по пресечению фактически коррупционных приватизационных сделок могли быть только разовыми, да и то с не до конца гарантированным результатом. Чтобы навести в приватизационных делах настоящий порядок, нужно было заставить олигархов действовать по прозрачным и равным для всех правилам или хотя бы провести тотальную чистку коррумпированных представителей государства в советах директоров приватизируемых объектов, которые были материально заинтересованы в снижении поступлений в бюджет от сделок по продаже госсобственности. Но при действовавшем президенте и его отношениях с представителями олигархического капитала это было невозможно.
Предпринятые правительством Е.М. Примакова шаги по выходу из кризиса привели к тому, что уже осенью 1998 г. в экономике обозначилась тенденция к стабилизации. Спад производства постепенно уменьшался, а ко времени отставки кабинета в мае 1999 г. наметились первые проявления экономического подъема, в том числе в реальном секторе. Подготовленный кабинетом проект бюджета на 1999 г. был утвержден Думой и впервые за всю историю постсоветской России полностью реализован.
Несмотря на титанические усилия, которые предпринимало правительство Е.М. Примакова для преодоления последствий дефолта и выхода из экономического кризиса, собственных, внутренних резервов для этой задачи явно недоставало. К тому же с самого начала проведения реформ российская экономика получала вливания в виде займов и в одночасье просто не могла обходиться без них. Поэтому новый кабинет сразу после своего формирования стал прорабатывать вопрос о получении очередного займа. Однако на этот раз Москва столкнулась с совершенно новой линией поведения Международного валютного фонда: России не отказывали, но обставляли положительное решение о выделении кредита целым рядом условий, которые шли вразрез с проводимым правительством курсом. Директор-распорядитель МВФ М. Камдессю и другие чиновники МВФ требовали от Е.М. Примакова строгого соблюдения нескольких принципов макроэкономического регулирования.
Во-первых, западные кредиторы решительно настаивали на тотальной монетизации всех расчетов по долгам, не желая принимать во внимание специфические российские реалии, в которых такой шаг был затруднителен даже в относительно благополучное время до дефолта. Выполнение этого условия российской стороной было тем более невозможным, поскольку антикризисные меры кабинета во многом основывались именно на отказе от монетизации в погашении взаимных задолженностей. Во-вторых, МВФ директивно указывал ввести в России неприемлемо высокие ставки НДС. Несмотря на то, что российское правительство в своей налоговой политике также отдавало приоритет косвенным сборам, называвшиеся западными кредиторами показатели были просто невыполнимыми. В-третьих, от Е.М. Примакова требовали заложить в проект бюджета на 1999 г. совершенно нереальный профицит, который во много раз превосходил тот показатель, который определило для себя правительство. Чиновники МВФ игнорировали доводы российской стороны, что после того обвала экономики, который произошел в конце лета – начале осени 1998 г., обозначенный в проекте бюджета весьма скромный профицит – это максимум, на что можно рассчитывать, и его выполнение уже станет крупным успехом на пути выхода из кризиса.
Российская сторона не могла согласиться на все эти условия, но вместе с тем не выходила из переговорного процесса, терпеливо старалась объяснять партнерам свою позицию и искала возможные компромиссные решения. Однако вплоть до отставки правительства Е.М. Примакова так и не произошло никаких конструктивных подвижек на встречах председателя российского правительства и членов его кабинета с представителями МВФ. Причина явного нежелания МВФ внимать рациональным и объективным доводам Москвы заключалась отнюдь не только в макроэкономическом догматизме этой организации, намеревавшейся распространить и на Россию те унифицированные рецепты, которые она выработала на протяжении десятилетий ее существования, но и в целом в наметившемся охлаждении Запада и прежде всего США к нашей стране из-за ее последовательной и принципиальной позиции в отношении косовского кризиса.
XIV. Экзамен на подлинный суверенитет и геополитическую состоятельность
После того как Е.М. Примаков, перейдя из МИДа в правительство и вынужденно сосредоточившись в первую очередь на мерах по преодолению последствий дефолта, перестал непосредственно заниматься урегулированием косовского кризиса, ситуация в этой горячей точке продолжала ухудшаться. Албанские боевики совершали регулярные провокации против частей югославской армии и сил правопорядка, вынуждая их на ответные действия, но при этом общественное мнение Запада в основном с подачи Вашингтона в эскалации напряженности в Косове обвиняло именно Белград. По итогам состоявшихся в местечке Рамбуйе под Парижем в феврале 1999 г. переговоров между представителями югославского руководства и косовскими албанцами Белграду пытались навязать подписание договора, в соответствии с которым на территорию СРЮ вводился натовский контингент, от чего сербы, естественно, отказались. После этого силовая акция НАТО против СРЮ была уже предрешена.
Россия, между тем, продолжала твердо придерживаться позиции, что возможности найти политическое решение косовской проблемы не исчерпаны, и выступала решительно против готовившихся натовских бомбардировок СРЮ. Понимая, что предотвратить их можно лишь какой-либо конструктивной инициативой со стороны Белграда, Е.М. Примаков попытался убедить Милошевича в необходимости подписать подготовленное в Рамбуйе соглашение, но югославский лидер решительно от этого отказался. Начало натовской операции тем временем стремительно приближалось. Становилось ясно, что предотвратить ее Россия не сможет. Но вместе с тем Москва не могла промолчать и закрыть глаза на ту демонстрацию собственной вседозволенности, которую альянс с подачи Вашингтона намеревался устроить в Европе. И Е.М. Примаков нашел, наверное, единственно возможный на тот момент способ показать всему миру неприятие американского решения «наказать» сербов.
Еще задолго до того, как 24 марта 1999 г. начались бомбардировки Югославии, между российской и американской сторонами была достигнута договоренность о встрече в США российского премьера с вице-президентом США в рамках Комиссии по экономическому и технологическому сотрудничеству в середине двадцатых чисел марта. По мере приближения этой даты неизбежность американской агрессии против Югославии становилась все более очевидной. Накануне вылета в США Председатель Правительства письменно уведомил Гора, что будет вынужден прервать свой визит, если Вашингтон применит силу против Югославии. Вместе с тем Е.М. Примаков заявил американскому коллеге, что на данный момент не собирается отменять вылет в США. О начавшейся военной операции НАТО Евгений Максимович узнал уже на борту самолета, пересекавшего Атлантику. Тогда-то он и сделал свою знаменитую «петлю Примакова» – принял решение развернуть борт обратно и возвращаться в Москву.
Однако Россия не могла ограничиться одним лишь эффектным ходом, и Е.М. Примаков стал прилагать все возможные усилия для того, чтобы остановить натовскую операцию против СРЮ. При этом он максимально использовал неоднозначное отношение к бомбардировкам Югославии лидеров европейских стран альянса. После телефонного разговора с Ж. Шираком, попросившим российского премьера отправиться в Белград и попробовать «повлиять на Милошевича», чтобы тот «сделал какой-то жест», который можно было бы расценить как готовность СРЮ к диалогу с Западом, – например, согласился бы на встречу Контактной группы, – Евгений Максимович, обсудив эту инициативу с президентом Ельциным, наметил свой вылет в югославскую столицу на 30 марта. Накануне вылета премьер Италии М. Д’Алема по согласованию с Б. Клинтоном транслировал Е.М. Примакову более жесткие параметры ожидаемого от Милошевича «жеста»: не только согласие на созыв Контактной группы, но и начало вывода подразделений югославской армии и спецназа из Косова. Российский премьер выразил сомнение в возможности уговорить президента СРЮ на такой шаг, но тем не менее отправился в Белград. И там ему удалось получить от Милошевича гарантии, что вывод союзных войск и спецподразделений из края начнется незамедлительно после прекращения бомбардировок. То есть у Евгения Максимовича получилось то, что в ситуации начавшейся натовской операции казалось просто нереальным: была найдена формула, которая предлагала конкретный и реальный способ перехода к политическому урегулированию и – что немаловажно – позволяла каждой из сторон сохранить свое лицо: альянс прекратил бы военную операцию победителем – добившись того, ради чего начинал ее, а Милошевич вывел бы войска из Косова, отступая не перед албанскими боевиками, а перед натовской военной машиной. Но Вашингтон смотрел на проблему иначе – он не мог позволить, чтобы бомбардировки завершились как бы по слову российского премьера, – и натовская операция продолжалась до начала июня. Между тем Е.М. Примаков вплоть до своей отставки 12 мая не прекращал интенсивных контактов с западными лидерами, в том числе и с вице-президентом США, а также с генеральным секретарем ООН, убеждая своих партнеров в том, что выход из косовского кризиса может быть найден только при помощи политического урегулирования, которое становилось все более труднодостижимым из-за продолжавшейся натовской операции. К Евгению Максимовичу тогда не прислушались – зато спустя несколько лет в самом центре Европы образовалась «независимая» косовская «язва», которая, похоже, не заживет уже никогда.
Е.М. Примакову пришлось заниматься и внутрироссийской «косовской» проблемой. Когда он возглавил правительство, Чечня, ставшая фактически независимой после Хасавюртовских соглашений 1996 г. и вывода из республики федеральных сил, превратилась в криминально-террористический очаг, создававший серьезные проблемы для обеспечения безопасности в южных регионах России. Президент Чечни А. Масхадов пытался остановить практику похищений людей с целью последующего получения выкупа и пресекать провокационные попытки отдельных полевых командиров дестабилизировать обстановку на территории РФ за пределами Чечни. Однако к тому времени он уже не обладал достаточной властью, чтобы поставить под свой контроль все вооруженные формирования, и некоторые полевые командиры, в том числе Ш. Басаев, А. аль-Хаттаб и С. Радуев, действовали совершенно безнаказанно. Вместе с тем, как тогда казалось российскому руководству, это объективно толкало Масхадова к переговорам с Москвой и, возможно, превращало его в весьма сговорчивого партнера в деле возвращения республики в конституционное пространство страны. В конце октября 1998 г. такая попытка была предпринята – Е.М. Примаков встретился во Владикавказе с Масхадовым, который заявил о своей готовности обсуждать принципы «независимости Чечни в условиях единого экономического пространства с Россией», в том числе общей валюты. Стороны также договорились о сотрудничестве российских и чеченских правоохранительных органов для борьбы с преступностью и похищениями людей, о помощи Москвы в восстановлении некоторых чеченских предприятий и о переводе средств из федерального центра в республику для социальных выплат. Однако этой встречей все и закончилось. Официальный Грозный не стал развивать достигнутые договоренности и начинать сотрудничество с Москвой в названных областях.
XV. Отставка, но не уход из большой политики
По мере того как экономика России выходила из кризиса, Кремль, обратившийся в сентябре 1998 г. к Евгению Максимовичу как единственному политику-тяжеловесу, способному не только преодолеть последствия дефолта, но и сделать это в рамках той системы, которая утвердилась в РФ после распада СССР, без возврата в прошлое, все меньше нуждался в своем «спасителе», подозревал его в поползновениях затмить собой действующего президента, а затем стать его преемником. Эти настроения президента и его «семьи» сразу же были подхвачены так называемыми либералами, которые были уязвлены тем, что новый кабинет проводил политику, являвшуюся прямым отрицанием того курса, которому они следовали с начала 1990‑х гг. и который довел Россию до дефолта. Сначала аккуратно, но затем все откровеннее в подконтрольных этим либералам и некоторым олигархам СМИ развернулась кампания по дискредитации лично Председателя Правительства и его кабинета. Отправной точкой этой кампании стали публично озвучиваемые «версии», что правительство – «красное», что оно ведет дело к левому реваншу и пересмотру итогов приватизации. В соответствующем духе президента обрабатывало его ближайшее окружение, и дело дошло даже до того, что Ельцин напрямую высказал Е.М. Примакову свое недовольство тем, что премьер якобы проводит прокоммунистическую политику. Евгений Максимович решительно отверг эти домыслы и дал понять президенту, что он абсолютно доверяет своим заместителям, которых считают левыми, и ни при каких условиях не согласится на их отставку.
Когда недоброжелателям Е.М. Примакова стало понятно, что у них не получится принудить его к кадровому переформатированию кабинета и замене неугодных фигур на своих ставленников, атака пошла уже преимущественно против самого премьера. Благоприятный фон для этого создавало и то, что Ельцин в последний год своего президентства регулярно болел, о чем сообщалось в СМИ, и часто отсутствовал на публике, в то время как премьер, напротив, ежедневно появлялся на телеэкранах, проводил совещания, совершал поездки по стране и за ее пределами – словом, предположение, что Председатель Правительства готовится стать преемником Ельцина, вполне могло возникнуть на основании такого повторявшегося изо дня в день видеоряда. И дело дошло до того, что Ельцин попросил Е.М. Примакова сделать перед телекамерами публичное заявление, суть которого сводилась к тому, что у премьера нет намерений баллотироваться в президенты.
Евгений Максимович отчетливо представлял себе действительное состояние общества, понимал, насколько сильно в результате непродуманной политики реформ, проводившихся с начала 1990‑х гг., оно расколото и предрасположено к участию во внутриполитических противостояниях и по сугубо социальным, и по политико-идеологическим размежеваниям. В результате заметного «возвращения» государства в экономику правительству Е.М. Примакова удалось остановить разрастание кризиса и даже добиться появления позитивных тенденций в хозяйственной жизни, но прямой зависимости между преодолением последствий дефолта и снижением конфликтного потенциала общества не было и быть не могло, поскольку такого рода изменения в социальном организме требовали гораздо большего времени.
Осознавая это, Евгений Максимович решил взяться за дело, которое уже никак не входило в сферу его компетенции, а было подстать президентской инициативе: он занялся подготовкой договорно-правовой базы, которая позволила бы хотя бы на протяжении ближайших месяцев снизить накал общественных нестроений. Безусловно, возможность такой инициативы Председатель Правительства прежде всего обговорил с президентом и получил от него одобрение действовать в данном направлении. Речь шла, во-первых, о принятии закона, который гарантировал бы безопасность уходящего в отставку президента, а во-вторых, о достижении взаимных договоренностей между главой государства, Председателем Правительства и обеими палатами Федерального Собрания. По этим договоренностям до истечения своего президентского срока Б.Н. Ельцин обязывался бы не отправлять в отставку правительство и не распускать Думу, кабинет не ставил бы перед Думой вопрос о доверии, а Дума отказалась бы от подготовки импичмента. В конце января 1999 г. Е.М. Примаков направил обращение с такими инициативами председателям Думы и Совета Федерации.
Но эти предложения не получили дальнейшего развития: президент, который изначально одобрил инициативу премьера, воспринял ее крайне болезненно, в очередной раз заподозрив Евгения Максимовича в примерке на себя прерогатив главы государства, да и в предельно накаленной Думе не собирались отказываться от попытки объявить Ельцину импичмент. Вместе с тем сама идея подобного российского «Пакта Монклоа» Кремлю явно понравилась. Администрацией президента был подготовлен альтернативный вариант документа – правда, менее радикальный: взаимные обязательства ветвей власти были в нем сведены лишь к отказу от инициирования отставки правительства и внесения изменений в Конституцию без предварительных о том консультаций. Однако и это начинание не было реализовано.
Вместе с тем нельзя недооценивать самой идеи, которую на протяжении зимы и весны 1999 г. впервые в этом виде сформулировал и последовательно отстаивал Е.М. Примаков, – о необходимости отказаться от борьбы ветвей власти друг с другом ради упрочения национального единства и обеспечения нормального развития страны. Во всяком случае, состоявшееся уже после отставки Евгения Максимовича голосование в Думе по началу процедуры импичмента провалилось во многом благодаря тому, что сам экс-премьер, авторитет и рейтинг которого к тому времени были исключительно высоки, последовательно негативно относился к этой затее, способной неимоверно осложнить и без того непростую внутриполитическую ситуацию в стране.
Влиятельность Е.М. Примакова, его превращение в фигуру, без преувеличения, международного масштаба и – главное – продолжавшая расти популярность в обществе на фоне падавшего рейтинга президента заставили Кремль активизировать борьбу с Председателем Правительства и вести дело к его отставке. С приходом на пост главы администрации президента ставленника «семьи» А.С. Волошина против премьера была развернута самая настоящая информационная война, участились попытки представить Е.М. Примакова в глазах Ельцина фигурой, которая проводит собственную политику, не отвечающую интересам президента. Одновременно активно подыскивался преемник премьеру. После того как по предварительному согласованию с Евгением Максимовичем первый вице-премьер Густов в конце апреля 1999 г. покинул правительство, чтобы включиться в избирательную кампанию губернатора Ленинградской области, на его место Ельцин назначил министра внутренних дел С.В. Степашина – с прицелом его дальнейшего продвижения в премьеры.
В этом смысле нельзя не отдать должного неимоверному политическому чутью первого президента России. К тому моменту было уже ясно, что после отставки Е.М. Примакова каждая новая перетряска правительства будет работать против Кремля, и поэтому Ельцину следовало как можно скорее определиться с кандидатурой своего преемника, которого для «обкатки» и надлежало сделать премьером. Но после того, что за каких-то полгода с небольшим успел сделать Е.М. Примаков, руководя правительством, любой его преемник из перебиравшихся на тот момент кандидатур элементарно не смотрелся на фоне такого предшественника. А для премьера – «наследника» президента такой имиджевый проигрыш был абсолютно недопустимым. Но Ельцин точно просчитал, пожалуй, единственное слабое место Е.М. Примакова – отсутствие брутальности, принадлежности к корпорации силовиков, пусть прямолинейной, но крутости, то есть качеств, которые были явно востребованы обществом, жаждавшим наведения элементарного порядка в стране. И глава МВД, как тогда казалось, мог отвечать таким требованиям. Вопрос об отставке правительства Е.М. Примакова был предрешен – она произошла через две с небольшим недели после повышения министра внутренних дел до статуса первого вице-премьера.
XVI. Из политика – в политического гуру
Уход из правительства не означал для Евгения Максимовича ухода из политики. Тем более что после отставки в предложениях успешному руководителю правительства – именно таким являлось преобладавшее отношение к экс-премьеру – не было недостатка. И Е.М. Примаков принял предложение московского мэра Ю.М. Лужкова возглавить избирательный список блока «Отечество – Вся Россия» в намеченной на декабрь 1999 г. думской кампании. Решение Евгения Максимовича было продиктовано не какими-то конъюнктурными соображениями – он был искренне убежден в том, что России недостает влиятельной левоцентристской силы, которая отстаивала бы принципы социально ориентированной политики, и посчитал, что именно такая структура и зарождается под вывеской этого избирательного блока. Имя популярного политика обеспечило успех блока ОВР, занявшего на выборах в Думу третье место, а сам он возглавил его думскую фракцию.
Сейчас, по прошествии более полутра десятилетий после бурных событий осени 1999 г., может возникнуть закономерный вопрос: почему Евгений Максимович, главным политическим капиталом которого, помимо высочайшего профессионализма, всегда была абсолютная репутационная безупречность, решил связать себя с весьма неоднозначной структурой, неужели его подвела интуиция, прежде никогда не дававшая сбоев? На этот вопрос не может быть простого ответа. С одной стороны, Е.М. Примаков в ходе думской кампании боролся с соперником, претендовавшим на ту же самую электоральную нишу, что и ОВР, – с «Единством», а точнее – с премьером В.В. Путиным. Но с другой стороны, а мог ли Евгений Максимович, подвергшийся в ходе той кампании откровенной травле, инспирированной теми же самыми лицами, которые были причастны к подготовке его отставки и одновременно к созданию «Единства», поступить иначе – и отказаться держать удар? К тому же лично премьера Путина Евгений Максимович уважал, в том числе и за смелый в ситуации мая 1999 г. поступок, когда директор ФСБ вместе с руководством службы приехал в гости к отправленному в отставку Е.М. Примакову, чтобы выразить благодарность за совместную работу, да и просто поддержать. Потом не надо забывать и того, что действительный драматизм думских выборов 1999 г. стал очевиден далеко не сразу, тем более что в российской политической системе того времени думские кампании никогда не играли принципиальной роли и не приводили к каким-то кадровым выводам, а президент всегда пребывал над схваткой, что было видно хотя бы по весьма двусмысленной кремлевской поддержке на выборах 1995 г. проправительственного движения «Наш дом – Россия». Словом, противостояние с пропутинским «Единством», во-первых, автоматически не означало тогда для Примакова – в отличие от других первых лиц избирательного списка ОВР – борьбу лично против Путина, а во-вторых, явилось способом защиты собственного достоинства, а также формой отстаивания тех политических приоритетов, которыми он руководствовался на всех предыдущих государственных постах, какие занимал.
В воспоминаниях Е.М. Примаков откровенно объяснил и свое нежелание тягаться с Путиным на президентских выборах: «Думаю, что он хорошо воспринял мое решение не становиться его конкурентом в президентской гонке. Я сказал ему об этом сам. Дело не в том, что у меня были реальные шансы победить – их не было, так как “бал правили” те, у кого в руках были средства массовой информации. Да и сам Путин становился очень популярным в обществе, особенно после того, как он взял на свои плечи всю тяжесть ответственности за решительные действия против чеченских террористов и сепаратистов. Но мое участие в выборах могло бы реально привести к необходимости второго тура, а Путин, как известно, сумел добиться победы сразу, в первом». Государственные интересы в очередной раз стали для Евгения Максимовича гораздо важнее интересов собственных… А когда партийные «междоусобицы» 1999 г. остались позади и движение «Отечество» влилось в «Единство», Е.М. Примаков покинул пост главы думской фракции ОВР, предпочтя ему совершенно другую деятельность, которую посчитал актуальной и на которой мог применить весь свой опыт предыдущей работы на высоких академических и административных постах.
Эта деятельность осуществлялась в трех направлениях.
Во-первых, Е.М. Примаков оказывался незаменимым при выполнении разовых, «штучных» миссий, на которые никто кроме него не был способен. В связи с этим достаточно вспомнить хотя бы то, как в феврале 2003 г. он по личному поручению В.В. Путина отправился в Багдад, чтобы передать устное послание президента РФ С. Хусейну. В этом послании Путин рекомендовал иракскому лидеру уйти в отставку и призвать парламент провести демократические выборы, чтобы тем самым остановить подготовку американского нападения на страну. Эта миссия была поручена именно Евгению Максимовичу как имевшему богатый опыт общения с Хусейном, в том числе в аналогичных ситуациях – когда над Багдадом нависала угроза американских ударов.
Во-вторых, Е.М. Примаков нашел свою «нишу» в новой конфигурации политического пространства России – той конфигурации, какая стала стремительно складываться с начала XXI в. и уже к концу первого путинского срока приобрела зримые очертания. Получилась удивительная вещь – по иронии судьбы и на закате активной профессиональной деятельности Евгению Максимовичу не пришлось почивать на лаврах авторитетнейшего политика: он с головой ушел в сферу, которая при всей своей исключительной значимости для современной России до сих пор остается, пожалуй, наиболее проблемной, во многом как бы «застрявшей» в 1990‑х гг. и никак не желающей меняться, а потому являющейся серьезным препятствием для дальнейшего развития страны, – в урегулирование отношений между властью, бизнесом и обществом. Эту новую миссию Е.М. Примаков осуществлял на посту президента Торгово-промышленно палаты России. Евгений Максимович как-то сказал, что повсеместно в мире аналогичные институты являются «зоркими стражами цивилизованного ведения бизнеса». И возглавляя российскую Торгово-промышленную палату на протяжении почти десяти лет, Е.М. Примаков сделал очень много для того, чтобы и в нашей стране утвердились именно цивилизованные, подчиняющиеся незыблемым правовым установлениям, соблюдаемые всеми сторонами, состоящими друг с другом в деловых отношениях, правила поведения.
Евгений Максимович зорко углядел и наиболее слабое место совершенно правильного и безальтернативного курса российского руководства на приоритетное развитие инновационных отраслей реального сектора и создание на их фундаменте инновационной экономики как таковой. Полностью поддерживая такое намерение, Е.М. Примаков тем не менее считал, что оно нуждается в комплексной проработке, в том числе и с точки зрения выстраивания инновационных приоритетов для отечественного бизнеса.
Много актуальных и давно назревших инициатив и проектных разработок было подготовлено Торгово-промышленной палатой и для решения «проклятой» проблемы еще совсем молодого – по историческим меркам – российского делового сообщества: как перенести центр тяжести бизнеса из посреднических операций в производственную сферу. Порой и сейчас бытует мнение, любимое все теми же условными либералами, несостоятельность которых Евгений Максимович наглядно продемонстрировал, отрегулировав за восемь месяцев экономику: мол, разберитесь с коррупцией, введите нормальные налоги – и «невидимая рука» сама наведет порядок. Е.М. Примаков никогда не переставал бороться с коррупцией. В Торгово-промышленной палате под его началом было подготовлено много верных и нужных инициатив, как эффективно разграничить чиновничью и деловую сферы. Много внимания Евгений Максимович уделял и оптимизации налоговой политики в отношении предпринимателей. Но все эти конкретные рецепты он считал в известной мере производными от тех двух принципиальных установок, которые определяют специфику деловой жизни в современной России: от государственного регулирования, которому следует эволюционировать в направлении партнерства, и от незавершенности диверсификации бизнеса – тоже во многом по вине государства. И рекомендации Евгения Максимовича относительно того, как следует учитывать эти установки, похоже, еще долго будут оставаться жгуче актуальными.
Ну и, наконец, в-третьих, Е.М. Примаков выполнял роль своего рода гуру – и в глобальном измерении, войдя по предложению генерального секретаря ООН в Группу высокого уровня по угрозам, вызовам и переменам, и внутри страны – в качестве президента «Меркурий-клуба», на заседаниях которого под руководством Евгения Максимовича обсуждались вопросы, без четкого понимания которых не могут быть надлежащим образом обеспечены культурно-цивилизационная идентичность России, ее национально-государственный суверенитет и самое главное – развитие как залог сохранения в качестве конкурентоспособного полюса современного мира.
По-видимому, должно пройти еще какое-то время, прежде чем масштаб фигуры Евгения Максимовича Примакова, значимость его наследия – и аналитического, и из области практической политики – будут по-настоящему осознаны. Но подлинная ценность наследия, которое оставляют после себя подобные личности, заключается в первую очередь в том, насколько востребованным оно оказывается их потомками, как часто к нему обращаются не как к историческому уроку – выученному или невыученному, – а как к практической рекомендации для жизни текущей. И в этом смысле Евгений Максимович будет еще долго оставаться нашим современником.